Маленький дракон с актерского факультета
Шрифт:
Она сделала вид, что пытается приподняться.
– О, нет, нет, лежи, - он осторожно коснулся девушки, укладывая её на землю!
– и крикнул, как она поняла, слуге.
– Позови на помощь Цырена. Захватите носилки и бегом обратно!
– Мой муж, - как бы с усилием проговорила Екатерина, заметив, как разочарованно вытянулось его лицо, - тысяцкий Садыбай...
Теперь в глазах мужчины мелькнула неприкрытая радость, которую он тут же постарался спрятать. Значит, Садыбая он знал. И знал, что тот погиб. Никакого подозрения её слова не вызвали. Только удовлетворение,
– Я разыскиваю его... Много дней... На нас напали кипчаки. Старшая жена... Она погибла, а мне удалось спрятаться. И ночью бежать...
В его глазах появилось восхищение: ханум - такая отважная женщина!
– Прекрасный облик, что тебя сразил,
Весь этот мир от глаз твоих закрыл...
Ты душу ей отдашь. Ты без боязни
Из-за неё себя подвергнешь казни
Катя сделала так, что лицо её побледнело, вызвав беспокойство у того, кто был врачом Ежели ты врач, врачуй, а не разливайся соловьем! У женщины муж погиб. Лучше подумай, как ей поделикатнее об этом сказать. Стихи он, видите ли, читает!..
– Бедная женщина, - засуетился между тем врач.
– Но не волнуйся, ты попала в хорошие руки. Я - личнй врач самого барса степей, великого Джэбэ. Мое имя Тахаветдин. Ты обо мне не слышала?
Екатерина опустила ресницы в знак того, что слышала. Врач оживился.
– Тот человек, ваш слуга?
– тихо спросила она.
– Слуга, - презрительно махнул рукой врач.
– Он - глуп, как дерево. Да что я - зачем же оскорблять дерево? Ахмед - турок, я купил его на базаре. В жаркие дни он носит за мной зонт. Мой господин иногда приказывает мне лечить его любимых воинов. Что поделаешь, искуснее врача нет во всем войске Бату-хана!
"Неужели мужчине перед женщиной нужно обязательно хвастаться?
– думала Катерина, наблюдая за врачем сквозь прикрытые веки.
– Сколько ему лет? Двадцать четыре, двадцать пять..."
– Господин!
– она спохватилась, что совсем забыла про Антипа.
– У меня была белка. Такая ручная зверушка...
– Белка?
– удивался он, оглядываясь вокруг.
– Но я не вижу...
– Она в корзинке. Плетеной. Она была со мной все время. Я несла её с собой...
Тахаветдин нашел кузовок и, открыл крышку, вытащил Антипа. Тот верещал и царапался, не зная, для чего его вытаскивает чужая рука.
– Успокойся, несчастный зверек, - вдруг ласково сказал ему мужчина, и Екатерину поразили мягкие нотки в его голосе, хотя минуту назад он показался ей черствым и напыщенным.
– Я не причиню тебе вреда.
Он показал его Кате.
– Вот твоя белка. Цела и невредима. Я опять посажу её в корзинку и её отнесут, как и тебя, в мою юрту.
– В вашу юрту? Но это неприлично. Что скажет мой муж?
Мужчина растерялся. Почему-то мысль о том, что она все ещё считает своего мужа живым, его не посетила.
– Я уступлю тебе свою юрту, Гюзель!
– чувствовалось, что он с удовольствием произносит её имя.
– А сам пока поживу в юрте тысяцкого, моего друга... А если твоего мужа
Глава тринадцатая
Только слабые натуры покоряются и забывают, сильные же мятутся и вызывают на неравный бой всесиль - ную судьбу.
Екатерина надеялась, что Тахаветдин хоть ненадолго оставит её в покое, но молодой врач опять появился в юрте, едва она успела перевести дух.
– Я принес тебе засахаренные фрукты, а твоей белке - орехи, - виновато проговорил он, понимая, что досаждает ей.
Монгол ничего не мог с собой поделать - такой женщины он ещё не видел. Даже её хрупкость, так несвойственная женам знатных людей, умиляла его. Ему хотелось склониться перед юной вдовой и целовать её ичиги. Это была любовь с первого взгляда, над которой, как известно, человек не властен.
– Спасибо, - сухо проговорила Катя - она не хотела поощрять молодого человека в его ухаживаниях.
Спору нет, врач по-мужски красив и опрятен, хотя Венуста Худионовна предупреждала её, что монголы не любят мыться. Они считают, что вода смывает с них удачу.
Она взяла подношение, но монгол все не уходил, любуясь ею - ведь она теперь не прятала от него лицо, потому что в её глазах он был только врач, а не мужчина.
– Вы говорили, что моего мужа мы можем и не найти, - заговорила она, чтобы не длить опасное молчание.
– Разве его тысяча больше не входит в тумен[2] великого полководцв Джэбэ? Если вы не знаете, может, мне самой попросить того, кого называют барсом степей...
– Не надо!
– выкрикнул врач, не дослушав её фразы.
Вообще-то она и не хотела этого делать. Здесь, в его юрте она чувствовала себя куда безопасней, чем в любом другом месте. Да и не собиралась она застревать у монголов надолго, а уж тем более встречаться с монгольским полководцем - кто знает, как он к ней отнесется?
– Не надо, - уже спокойно повторил Тахаветдин.
– Я надеялся сказать вам об этом, когда вы окончательно придете в себя... Но раз вы так настаиваете...
Оно, кажется, он стал обращаться к ней, как к госпоже, стоящей выше его по праву рождения. Где его снисходительное "ты"? Или он чувствует перед Катей благоговение, которое не терпит панибратства? Но нет, он тут же вернулся к прежнему тону.
– Лучше, если правду ты узнаешь из моих уст, Гюзель, - продолжал он, подбирая слова.
– Крепись, твоего мужа больше нет в живых!
Екатерина замерла, соображая, как ведут себя в горе женщины Востока? Она закрыла лицо руками, вспоминая из прочитанного: "Она кричала, царапала себе лицо ногтями, посыпала голову пеплом..."
Царапать собственное лицо как-то не хочется. Посыпать голову пеплом? А где горюющие женщины берут пепел? Носят его с собой?
– Я оставлю тебя наедине с твоим горем, - сказал Тахаветдин; теперь его "ты" звуяало почти по-родственному.