Маленький городок в Германии
Шрифт:
– Какая милая картина. – Тернер снова смотрел в окно. – У нас есть всего один союзник, и тот держится лишь на костылях. Двое немощных из Европы поддерживают друг друга.
– Нравится вам такая картина или нет, но в ней заключена правда. Мы здесь словно играем в покер. Вот только наши карты всем видны, и у нас на руках нет никакой комбинации. Наш кредит доверия исчерпан, ресурсы близки к нулевым. И все же в обмен лишь на доброе к себе отношение, на улыбку с нашей стороны партнер делает ставку и вступает в игру. А мы способны лишь улыбаться. Все отношения между ПЕВ и федеральной коалицией держатся сейчас на этой улыбке. Вот насколько деликатно наше положение, оно полно загадок и рисков. Будущее всей Европы может быть решено через каких-то десять дней. – Брэдфилд сделал паузу, явно ожидая, что Тернер бросит ответную реплику. – Ведь отнюдь
– Да, я справляюсь с такими простыми понятиями, – ответил Тернер.
Большая цветная фотография королевы висела прямо над головой Брэдфилда. Ее герб присутствовал повсеместно: на синих кожаных креслах, на серебряном портсигаре и даже на блокнотах для записей, разложенных вдоль длинного стола, за которым проводились совещания. Создавалось впечатление, что монархия прилетала сюда первым классом, а потом забыла забрать полученные в пути подарки и сувениры.
– Вот почему я вынужден просить вас действовать с предельной осмотрительностью и осторожностью. Бонн – это деревня, – продолжал Брэдфилд. – Здесь господствуют манеры, точки зрения и масштабность мышления небольшого церковного прихода. Но эта деревня тем не менее является центром государства. И для нас ничто не имеет большего значения, чем доверительные отношения с хозяевами. Уже есть некоторые признаки, что мы дали им повод для обиды, хотя ума не приложу, каким образом нам это удалось. Их отношение к нам в течение всего лишь последних двадцати четырех часов стало заметно прохладнее. Мы находимся под наблюдением, наши телефонные переговоры постоянно прерываются, и у нас возникли сложности даже при официальных контактах с министерством в Лондоне.
– Хорошо, – сказал Тернер, которому это начало надоедать. – Я принял к сведению вашу информацию. Вы меня предостерегли. У нас под ногами зыбкая почва. И что же дальше?
– А дальше вот что, – резко бросил Брэдфилд. – Мы оба знаем, кем является Хартинг, или лучше сказать – кем он являлся. Бог свидетель, прецеденты уже были. Но чем более крупный акт предательства здесь совершен, тем сильнее вероятная неловкость нашего положения, тем более мощный удар окажется нанесен по доверию к нам со стороны немцев. Давайте рассмотрим худший из сценариев. Если окажется возможным доказать… Заметьте, я не считаю это неизбежным, но существуют все признаки такой вероятности. Так вот, если окажется возможным доказать, что посредством деятельности Хартинга в рамках посольства наши секреты на протяжении многих лет передавались русским – секреты, которые в значительной степени являются общими и для нас и для немцев, – то шок от подобного известия (пусть в долгосрочной перспективе ничего страшного и не произойдет) поставит под угрозу последний кредит доверия к нам. Подождите! – Он сидел за своим столом очень прямо, с выражением тщательно сдерживаемого отвращения на привлекательном лице. – Выслушайте меня до конца. Здесь присутствует нечто, с чем вы в Англии не сталкиваетесь. Это называется антисоветским альянсом. Немцы относятся к нему крайне серьезно, а мы очень рискуем, когда отмахиваемся от него: он все еще может сыграть для нас роль билета в Брюссель. Уже двадцать лет или даже дольше мы рядимся в сверкающую сталью броню их защитников. Причем мы успеваем за это время обанкротиться, сами выпрашиваем у них кредиты, валюту, склоняем к торговым соглашениям. Мы даже порой… несколько вольно интерпретируем свои обязательства перед НАТО, и когда начинают говорить пушки, можем прятать голову под одеяло – наши лидеры способны и на столь низкие поступки.
Что уловил в этот момент Тернер в голосе Брэдфилда? Презрение к самому себе? Безжалостное признание собственного морального падения? Он говорил как больной, который перепробовал все лекарства и больше слышать не хочет о докторах. В эти мгновения пропасть между ними исчезла, и Тернеру почудилось, что слова дипломата доносятся сквозь туман Бонна, а произнес
– Тем не менее, если смотреть с точки зрения популистской психологии, мы обладаем величайшей силой, о которой не любим лишний раз напоминать. Если с Востока нагрянут орды варваров, Германия может рассчитывать на нашу поддержку. Пресловутая Рейнская армия поспешно соберется на холмах в графстве Кент, а независимый британский потенциал ядерного сдерживания будет приведен в боевую готовность. Теперь вы понимаете, как Карфельд может воспользоваться делом Хартинга, если узнает о нем?
Тернер достал из внутреннего кармана черный блокнот, который неожиданно резко хрустнул, когда он открыл его.
– Нет. Не понимаю. Пока не понимаю. Вы не хотите, чтобы его нашли. Ваша цель просто потерять его. И будь на то ваша воля, меня сюда никто бы не вызвал. – Он кивнул крупной головой, невольно выдавая восхищение собеседником. – Что ж, могу сказать вам одно: никто еще не пытался убедить меня в трудности выполнения задания столь поспешно. Господи, да я и присесть толком не успел. Мне даже не известно его полное имя. Мы же вообще не слышали о нем в Лондоне. Вы знали об этом? Он не должен был иметь допуска буквально ни к чему. По крайней мере, по принятым у нас правилам. Даже к учебникам начальной военной подготовки. Его могли похитить. Он мог попасть под автобус, улететь со стаей перелетных птиц, если на то пошло. Но вы! О боже! Вы сразу решили сыграть по-крупному, верно? Для вас он – шпион из шпионов, живое воплощение вражеского агента из тех, которых нам удалось разоблачить за многие годы. Так что же он похитил? Расскажите мне, чего я еще не знаю.
Брэдфилд попытался его прервать, но Тернер безжалостно подавил попытку:
– Или, может, мне нельзя даже спрашивать об этом? Я, честное слово, не хотел бы никого здесь расстроить.
Они пристально смотрели друг на друга, словно через века взаимной подозрительности. Тернер – умный, хищный и вульгарный, с жестким взглядом типичного выскочки. Брэдфилд – ошеломленный, но не уничтоженный, сосредоточенный на собственных мыслях, старающийся обрести дар речи, как будто учился говорить заново только что пришитым, сделанным на заказ языком.
– Пропало наше самое секретное досье. И оно исчезло в тот же день, когда неизвестно куда подевался Хартинг. В нем содержатся протоколы наиболее деликатных переговоров с немцами, официальных и неофициальных, за последние шесть месяцев. И по причинам, которые вам знать не обязательно, их публикация окончательно подорвет наши позиции в Брюсселе.
Поначалу Тернеру показалось, что у него в ушах все еще звучит рев самолетных двигателей, но шум транспорта в Бонне величина столь же постоянная, как и густота слоя тумана. Глядя в окно, Тернер вдруг ощутил овладевавший им страх, что с этого момента он уже будет не в состоянии ни видеть, ни слышать отчетливо: все органы чувств окутали жара и этот не имеющий источника громкий звук.
– Послушайте. – Он указал на свою тряпичную сумку. – Я негласный акушер-аборционист. Вам я неугоден, но избавиться от меня вы не сможете. Аккуратная работа без нежелательных осложнений – вот за что мне платят деньги. Хорошо, я сделаю все по мере сил осторожно. Но, прежде чем мы приступим к сложной части операции, давайте-ка для начала произведем несколько простых подсчетов на пальцах. Как вам такая идея?
И они приступили к самому основному.
– Он не был женат?
– Нет.
– Никогда не был?
– Никогда.
– Жил один?
– Насколько я знаю, да.
– Когда его видели в последний раз?
– В пятницу утром на летучке в канцелярии. То есть в этой комнате.
– А потом?
– Насколько мне удалось установить, его позже видел наш кассир, но я могу расспрашивать о нем лишь ограниченный круг лиц.
– Еще кто-либо пропал одновременно с ним?
– Нет.
– Вы всех тщательно пересчитали? Может, не хватает какой-нибудь длинноногой птички из референтуры?
– У нас все время кто-нибудь находится в отпуске. Но отсутствующих беспричинно больше не имеется.
– Тогда почему Хартинг тоже не ушел в отпуск? Знаете, подобные люди обычно так и поступают. Совершают побег с полным комфортом. И вам советую сделать то же самое, если надумаете.
– Я понятия не имею, почему он не подал заявление на отпуск.
– Вы не были с ним близки?
– Разумеется, не был!
– А его друзья? Что говорят они?
– У него не было друзей в полном смысле этого слова.