Маленькое личико
Шрифт:
Жалкая отговорка, я и сама это понимаю. Разве я могу думать о покупках в таком состоянии? Наверное, Вивьен сразу меня раскусила.
– Ты ездила в полицию, правильно? Звонил тот детектив – констебль Уотерхаус. Ты сказала ему, что твой мобильный украли? – Последнее слово она произносит с нажимом.
– Я собиралась пойти в магазин, – торопливо сочиняю оправдания, – но потом в сумке не оказалось телефона.
– Детектив Уотерхаус сказал, что ты вела себя истерично. Он очень беспокоится за тебя. Я – тоже.
Во мне просыпается
– Утром телефон был в сумке, и я точно его не вынимала. Это сделал один из вас. Кто вам позволил без разрешения брать мои вещи? Знаю, вы оба думаете, что я не в своем уме, Саймон тоже так считает, но даже у больных есть право распоряжаться личными вещами!
– Саймон, – бормочет под нос Дэвид. Этим его участие в разговоре и ограничивается.
– Элис, ты хоть понимаешь, как безрассудно себя ведешь? Ты сама куда-то задевала свою вещь и первым делом бежишь в полицию! Я нашла твой телефон у тебя в комнате сразу после твоего ухода. Никто его не брал.
– А где Личико? – снова спрашиваю я.
– Давай все по порядку.
Вивьен никогда не следует естественному течению беседы. В детстве она любила каждый день писать для всей семьи программу разговора за ужином. Вивьен и родители поочередно отчитывались об «итогах дня», как она это называла. Вивьен всегда выступала первой и вела протокол в своем блокноте.
– Ладно. Тогда где мой телефон? Могу я его забрать? Отдайте его мне!
Вивьен вздыхает:
– Элис, что на тебя нашло? Телефон я положила на кухне. Ребенок спит. Нет никакого заговора. Мы с Дэвидом очень о тебе тревожимся. Зачем ты нам солгала?
Со стороны – добрая пожилая дама безуспешно пытается урезонить растрепанную дрожащую маньячку в дурно сидящем зеленом платье.
Мозг ноет от усталости, под веки будто песка насыпали, и болят оба запястья – так у меня всегда бывает от недосыпа. Но довольно разговоров! Обхожу Вивьен и взбегаю наверх. Порывисто распахиваю дверь детской, гулко ударяя ею о стену. За спиной шаги на лестнице. Личика в кроватке нет. Поворачиваюсь, надеясь, что она в люльке-переноске, но ее нет нигде.
Мчусь к выходу, но едва добегаю до двери, как снаружи ее захлопывают прямо перед моим носом. В замке поворачивается ключ.
– Где она?! – во весь голос кричу я. – Вы сказали, она спит! Дайте хотя бы взглянуть на нее. Пожалуйста!
Я захлебываюсь криком. Меня всю трясет.
– Элис, – это Вивьен за дверью, бестелесным голосом, – прошу тебя, успокойся. Девочка спит в малой гостиной, с ней все хорошо. Элис, ты ведешь себя как безумная. Я не могу позволить тебе носиться в таком состоянии по дому. Боюсь, как бы ты не сделала чего-нибудь с собой или с ребенком.
Я опускаюсь на колени, прижимаюсь лбом к двери и прошу:
– Выпустите меня…
Бесполезно. Перед глазами всплывает образ Лоры Крайер. Если бы она могла видеть меня сейчас, то надорвала бы живот от смеха.
Свернувшись в комок, я плачу, не утирая слез. Гадкое зеленое платье промокает насквозь на груди. И ведь именно оно было на мне во время нашей единственной встречи
Тогда я еще не переехала к Дэвиду и работала в Лондоне. Лора записалась ко мне на прием под именем Мэгги Ройл. Потом я узнала, что так звали ее мать, пока та не вышла за Роджера Крайера. Родителей Лоры я видела на ее похоронах – еще и обиделась, наивная дуреха, на их холодную неприязнь.
На похороны мы с Дэвидом идти не хотели. Это Вивьен настояла. Она тогда очень странно выразилась: «Вы должны хотеть пойти». Правильнее сказать: «Вы должны пойти». Очевидно, Вивьен стремилась подчеркнуть, что важно исполнить долг по доброй воле, а не из-под палки.
Мэгги Ройл была в тот день моим первым пациентом. Она настояла, чтобы я приняла ее рано утром, поскольку в десять у нее совещание на работе. По телефону я спросила, как и любого нового пациента, чем она занимается. Она ответила: «Исследованиями». Думаю, это соответствовало действительности. Лора была ученым – специалистом по генной терапии, но благоразумно не упомянула, что занимается наукой.
И вот она вошла в мой илингский кабинет: аккуратный, неброский макияж, синий костюм от Сен-Лорана – кстати, в нем-то ее и нашли убитой, как рассказывала Вивьен. «Он весь задубел от крови, – поделилась она со мной, а потом, будто вспомнив, добавила: – Кровь очень густая. Как масляная краска».
Вивьен не скрывала своей радости, когда Феликс переехал в «Вязы».
«Он таксчастлив здесь! – повторяла она. – И меня просто обожает».Думаю, Вивьен и вправду не в силах понять разницу между общим благом и своим личным предпочтением.
Лора была маленькая, с детскими руками и ногами, но в тупоносых замшевых туфлях на высоких каблуках казалась почти с меня ростом. Меня удивило сочетание оливковой кожи и ярко-синих глаз с ослепительно снежными белками. Из-за таких глаз лицо выглядело едва ли не серым. Волосы у нее были длинные, почти черные и вьющиеся. Большой рот, пухлые губы, прикус слегка неправильный, но это ее не портило. Помню, я сразу отметила, что женщина сильная и уверенная в себе. Мне даже польстило, что такая пришла за помощью. Мои пациенты часто неряшливы и несчастны. Лора была полной противоположностью.
Мы поздоровались и улыбнулись друг другу. Я предложила сесть, и она устроилась на диванчике напротив меня, закинув ногу на ногу и скрестив лодыжки.
Как и любого пациента на первом сеансе, я попросила ее рассказать побольше о себе – все, что она считает важным. Разговорчивых людей проще лечить, поскольку они много сообщают о себе, и Лора была из таких. Постепенно я уверилась, что смогу ей помочь.
Сейчас даже неловко вспоминать. Я сидела, кивала и записывала, а она, должно быть, поражалась, какая же я легковерная идиотка – не знаю, как выглядит Дэвидова жена. Видимо, на то и был расчет: наверняка она подозревала, что едва они расстанутся, как Дэвид уничтожит все фотографии, напоминающие об их браке.