Малина Смородина
Шрифт:
Вид у Станиславы Васильевны, когда она к ней вошла, был совершенно загадочный. Интересно, к чему бы это? Ах да, понятно. Вон на кухонном столе шкатулка стоит. Сегодня, стало быть, драгоценностями похваляться будем. Что ж, вполне даже безобидное занятие. Как детский стишок – а у нас водопровод, вот!
– Что я сейчас вам покажу, Линочка! Даже и представить себе не можете! Вы, наверное, такой прелести и не видели никогда!
– Да, Станислава Васильевна. Покажите, конечно.
– Вот, посмотрите… Это мне Диночка на мое семидесятилетие
Маленькая коробочка, трепет пальцев, любовное поглаживание по синему бархату, тихий вдох. На выдохе – торжественное распахивание верхней крышки, взгляд острый и торжествующий, ну точно как у похваляющегося ребенка: вот смотрите, что у меня есть!
– Прелесть, правда? Вам нравится, Линочка?
И – затаилась в ожидании эмоций. Даже в груди что-то пропищало сипло и тоненько. Ну как тут не выдать порцию восторга, не порадовать бедную старушку?
– Да, Станислава Васильевна. Очень красивое колечко! У вашей Дины хороший вкус.
– Колечко?! Что вы говорите, Лина! Это же подвеска, а не колечко! Неужели вы даже не удосужились разглядеть?!
– Простите… Простите, Станислава Васильевна! Я целый день за компьютером, глаза к вечеру ничего толком не видят…
– Но вы хоть разглядели, какой здесь камень? Это же бриллиант! Видите, как сверкает?
– Да. Очень красивый.
– Ну что вы заладили – красивый, красивый… Он же не просто красивый, он самый настоящий, чистой воды! У вас когда-нибудь было что-либо подобное, Линочка?
– Нет, Станислава Васильевна, не было.
– А вот у меня тут еще и колечко есть, и серьги, тоже с бриллиантами… Но я, пожалуй, не буду вам их показывать, раз вы так… А впрочем, чего я еще ожидала? К сожалению, у вас другой менталитет, вы в этом ничего не понимаете.
– Да, Станислава Васильевна, не понимаю.
– Да! У вас вообще уровень другой!
– Другой, Станислава Васильевна. Вы чай будете? Я купила очень хороший зеленый чай…
– Экая вы, Лина… Неженственная. Я с вами о таких вещах говорю, а вы – чай, чай… Даже обидно, право слово. Очень, очень обидно.
– Да чем же я вас обидела, Станислава Васильевна?
– Не знаю. Я почему-то решила, что вам все это на себя примерить захочется, в зеркало посмотреть…
– Нет, не хочется. А зачем?
– Ох, какая же вы! Ну вот представьте себе… Закройте глаза и хотя бы на одну секундочку представьте… Вот выходите вы из своего дома, а в ушах у вас серьги, на пальце – кольцо, на груди – подвеска, и все это – с большими бриллиантами! Представили?
– Ну, допустим… И куда я во всем этом направляюсь?
– Не знаю… Куда вы всегда ходите?
– На работу, например.
– Ну, представьте, что вы идете во всем этом на работу… Идете, и на вас все смотрят… Что вы при этом чувствуете, Лина?
– Да вроде неловкость какую-то, Станислава Васильевна. Я же на работу в автобусе езжу. И как я буду в толпе толкаться, вся бриллиантовая?
– Ну а если представить, что вы не в автобусе едете, а,
– Хм… Не знаю… А что такое особенное я должна чувствовать, по-вашему?
– Как что? Во-первых, особенность своего положения, отличного от других. Оторванность от толпы, высшего рода отстраненность…
– А, да, да… И еще этот, как его, запамятовала… Флер избранности, вот!
– Да, если хотите! Именно бриллианты все это могут вам дать.
– Хм… Как знаки отличия, что ли? Как ордена и медали?
– Ну, зачем сравнивать? Орденами и медалями в мою бытность награждали женщин в черных промасленных робах и оранжевых жилетках. Теперь другие времена, Лина. Но не к этому я сейчас пытаюсь привести вашу мысль… Что вы еще почувствуете, если будете сидеть в шикарной машине, вся в бриллиантах?
– Ой, не знаю я, Станислава Васильевна. Больше ничего в голову не приходит. И что я еще должна чувствовать?
– А я вам скажу, Лина. Это чувство называется – неосознанное презрение ко всем остальным, кто этого не имеет. Я повторяю – неосознанное. И не верьте тому, кто будет утверждать, что это не так… Презрение появляется исподволь, оно неистребимо, оно сразу входит в состав крови… Оно требует, чтобы его постоянно подкармливали, в конце концов! Женщина, которая начинает носить бриллианты, становится неузнаваемой!
– Но я не поняла… А разве это хорошо, Станислава Васильевна?
– Ну… Я думаю, это лучше, чем пропадать в толпе сыновей и дочерей тех женщин… Тех, из моей бытности, в черных промасленных робах и оранжевых жилетках…
– Простите за вопрос, Станислава Васильевна… А вы сами… не из тех, случайно?
– Да. Я из тех. Вернее, почти из тех. И потому я так остро сейчас чувствую избранность моей дочери. И стало быть, свою тоже.
– Что ж, понятно…
– Вряд ли вам что-то до конца понятно, бедная моя Лина. Вот Диночка, например, прекрасно меня понимает. А вы… Нет, вам меня не понять… Знаете, мне очень скучно с вами, Лина. Слишком уж вы одноклеточная, как инфузория-туфелька. Идите уже домой, хватит на сегодня…
Во как! Надо же, второй вечер подряд старушка ее домой прогоняет! Как бы потом претензию от Дины не получить за укороченные оплаченные часы… А впрочем, это уже не ее проблема. Не будет же она силой свое «туфелькино» общение навязывать! Домой так домой, и слава богу…
Выйдя из подъезда, она с силой повела плечами, стряхивая с себя Станиславины ярлыки. То есть «непонятливую», «простую», «неженственную», «одноклеточную». Ах да, еще про «инфузорию-туфельку» не забыть. Вот же противная старуха! Есть, есть у нее в голосе мерзкий посыл – так и тянет всерьез обидеться. Да только фигу ей. Пусть родная дочка на нее за свое исковерканное детство обижается, а ей – зачем? Встряхнулась и пошла себе на остановку. Вон, и маршрутка как раз подскочила, через сорок минут дома будет. А Павел Сергеевич Жук так и не позвонил…