Малиновый запах надежды

Калинина Наталья Дмитриевна

– Кофе, – ответила я то, что она совсем в этот момент не ожидала услышать. – Капучино. Только корицу не добавляй, пожалуйста. Не люблю корицу!

Людмила метнула на меня злой взгляд и, поджав губы, ретировалась выполнять заказ. Возле стойки она что-то сказала второй официантке, кивнула на столики с другими посетителями и вернулась ко мне, неся на подносе чашку с кофе.

Корицу она, конечно же, положила. Щедро, что называется, от души.

– Спасибо, Люда, – я проигнорировала ее мелкую пакость, будто и не заметила. – А не присядешь ко мне? Хотелось бы выпить кофе в компании старой знакомой, с которой мы

не виделись... Сколько же лет мы не виделись, Люда?

– Зачем ты сюда пришла? – сквозь зубы спросила она, продолжая нависать надо мной огромной бесформенной фигурой.

– Как зачем? Кофе выпить! Вкусно! Надеюсь, яду ты сюда не подлила? А за подарки тебе спасибо. Я их себе оставлю, не возражаешь? На память.

И я под ее напряженным взглядом убрала часы и фотографию обратно в сумочку. Людмила, уж было протянувшая руку, чтобы сгрести вещи с моего стола, сжала толстые пальцы в кулак.

– «На память»! – ядовито передразнила она. – Не ври! Не думаешь ты больше о Тимохе! Замуж, вон, собираешься! И не простого мужичка себе отхватила, а такого, крутого. На машинке дорогой, да? Принцесса ты наша! По кафе ходишь, пирожные кушаешь, с богатеньким амуры крутишь!

– Это мое дело, с кем «амуры крутить», – холодно бросила я.

И Людмила, сузив бесцветные глаза, с презрением выплюнула:

– Шалава! Тимке небось в вечной любви клялась, да? Грош цена твоей «любви» в таком случае! А тут как раз богатенький подвернулся...

– Завидуешь? – Я насмешливо посмотрела на Людкино простоватое лицо, пылающее сейчас, как огонь.

– Очень надо, – дернула она плечом и, резко наклонившись ко мне, зашипела: – Я, дрянь, никогда не забуду, что из-за тебя погиб Тимоха! Это ведь ты его погубила, ты! Что, уже не помнишь? Зря, конечно, тебя в «дурке» уколами залечили до того, что тебе память местами отшибло. Надо было все оставить так, как есть, чтобы ты помнила, жила и мучилась виной. Ну, ничего, я тебе напомню.

– Напомнишь, – согласилась я, из последних сил стараясь выглядеть спокойной. – Только, если, конечно, не захлебнешься ненавистью и не отравишься собственным ядом. А записки в следующий раз шли более информативные. А то складывается впечатление, будто у тебя проблемы с выражением мыслей. Вот взяла бы и написала мне подробное письмо, мол, так и так, Саша, голова дырявая, забыла ты какие-то вещи, так я тебе сейчас их напомню. И дальше – по списочку... И ты ради того, чтобы подкинуть мне эти глупости, специально с работы отпрашивалась и тащилась в противоположный конец Москвы? Я польщена, Люда, таким вниманием к моей персоне.

– Еще чего! Стала бы я ради тебя работой жертвовать! Племянника просила. Учти, он несовершеннолетний! Если вздумаешь в милицию заявить...

– Много чести! – фыркнула я. – Скажи только своему племяннику, чтобы страничку с Тимкиной фотографией с «Одноклассников» убрал. Ведь это он ее завел? Специально для того, чтобы мне сообщения от имени Тима писать? Так вот, мне будет достаточно и ваших записок в почтовый ящик. Персонально адресованных. Сайт же – публичное место. Мне плевать, что ты пишешь про меня и мне. А вот Тима не тронь!

– «Тима не тронь!» – ехидно передразнила Людка. – Тебе ли говорить! Не любила ты его, раз забыла так быстро! А вот я, представь себе, не забыла! Я любила его и люблю! Как же я тебя ненавижу! Я все о тебе знала, следила за

каждым твоим шагом, пока ты в Москву не укатила! Умыла руки, так сказать. Натворила дел и сбежала! Забыла и о Юльке, и о Тимке, уехала жизнь новую налаживать! Принцесса! Ну почему он, почему не ты?

Забывшись, она уже почти перешла на крик. Я, не мигая, смотрела на нее. И в моей душе поднималась удушливая волна гадливости. Мне до такой степени захотелось вцепиться Людке в выбеленные кудри, что я, дабы удержаться, с силой сжала пальцы в кулаки. Ногти больно впились в ладони, и это немного отрезвило меня. На нас уже оглядывались посетители. Краем глаза я заметила, что из служебного помещения вышла женщина в костюме и направилась к нам.

– Ну, ничего, все тебе аукнется, припомнится! Не здесь, так там,– уже в полный голос заявила Людка.

– За мои дела мне и отвечать, – ответила я (ох, чего мне стоило держаться с такой невозмутимой холодностью, а не отхлестать Людку по щекам за ее жгучие, как крапива, слова). – Но я в отличие от тебя счастлива. Потому что Тим меня любил. Ты ошибаешься, думая, что я о нем забыла. Со мной остались его любовь, его голос на диске, его прикосновения и все наши счастливые воспоминания. У тебя же ничего этого нет! У тебя осталась лишь ненависть! Тебе даже вспомнить нечего! Твоя отвергнутая им любовь засохла, как цветок без воды! А моя живет, потому что он принял ее всем сердцем! И его любовь хранит меня! Ты не знаешь, что такое быть счастливой, Люда, ты просто несчастная отвергнутая баба. Тебя пожалеть надо...

– Не надо меня жалеть! – взвизгнула она.

– Что здесь происходит? – строго спросила женщина в костюме.

И прежде чем Людка успела что-либо объяснить, я, не моргнув глазом, ответила:

– Да вот, попросила вашу официантку не добавлять мне в кофе корицу, потому что у меня на нее аллергия, а она добавила. А когда я попросила заменить, принялась возражать и оскорблять.

Женщина в костюме метнула на Людку ледяной взгляд и сухо приказала:

– Людмила, принеси кофе, как тебя просили. А после поговорим.

– Нет-нет, спасибо. Я уже не хочу кофе, – быстро возразила я, выложила на стол сторублевку и поднялась. – Кафе ваше уютное, кофе тоже, надо полагать, вкусный, только вот обслуживающему персоналу стоит поучиться вежливости. Пожалуй, я выберу другое место, с более вежливыми официантками.

С этими словами я чинно удалилась. Похоже, Людке грозят неприятности, но мне нисколько не было ее жаль.

На улице я наконец-то смогла дать волю своим истинным чувствам. Мне больше не нужно было притворяться невозмутимой, холодной, стервозной. Мне было больно, больно почти физически. Я присела на корточки, прислонилась спиной к стене какого-то дома, и, закрыв ладонями лицо, застонала.

Мне причиняли боль не столько Людкины обвинения, сколько осколки разбившейся надежды. За туманными намеками в записках таилась лишь банальная зависть и ненависть. Пустые намеки, созданные лишь для того, чтобы вывести меня из душевного равновесия. Лейла оказалась права.

– Девушка, вам нехорошо? – спросил у меня кто-то. Я отняла ладони от лица и увидела женщину в возрасте, которая участливо склонилась ко мне.

– Немного. Голова сильно болит, – призналась я.

– Здесь аптека неподалеку, вон за тем углом...