Малодушие
Шрифт:
Он вздернул плечами:
? Я его очень люблю.
Мы шли уже полчаса. Была моя очередь нести сумку.
? Да? – удивился я. – А почему?
? Ну, он отсталый такой… Особенный. Нам же еще расти и расти до прогрессивных городов, а вот они все друг на друга похожи. Там ничего не происходит.
? А у нас?
? А мы стремимся пока что, чтобы на них похожими быть. И чтобы и у нас ничего не происходило.
Я подумал.
? Это ты больше про людей так?
? Возможно. Общее такое настроение… – он остановился: нагнулся, чтобы завязать шнурки. – Плюс мы, то есть эти все, – разводя рукой по сторонам, – постоянно
? А ты откуда знаешь как у других? В других городах мол.
? Ну да, вообще-то не знаю… Нигде по сути не бывал. – сказал он, поднявшись. – Но с такими мыслями легче это все переносить.
Вообще-то Антон мог бы и сам нести сумку. Он был намного сильнее меня физически (да и кого угодно из наших сверстников).
Но у нас везде и во всем было треклятое равноправие.
В небе уныло летала какая-то птичка. Мы шли. Шли и шутили над девушками, умеющими плакать, – даже искренне, – в компании подруг, и тем демонстрирующих зрителям свой особенный внутренний строй; снова и снова обсуждали одноклассников, многих из которых мы, может быть, за целое лето не встретим, – а иных и после… То есть, даже не иных, а многих. Очень многих.
«Перевод в десятый Крючковой не пережить» – смеялись мы, целый час потом мусоля эту тему с Крючковой, придумывая тысячу шуток в основе которых непременно лежала ее недалекость.
Параллельно я думал и о том, как именно буду продолжать свой рассказ. Я пытался понять: нужно ли углублять описание города и народа вместе с ним, снабжать их дополнительными подробностями, выводя это из абстрактного понятия на передний план, – и если да, то как же это сделать? Я искал ответ в том, что окружает меня – в моем городе, но он вовсе не казался мне сказочной столицей древнего королевства (хотя древним казался вполне).
…И тут мое внимание привлек один дом. Мы дошли уже до окраины города: дома здесь были все частные; встречались и достаточно солидного вида хоромы. Этот дом был из их числа: большой, в три этажа, темно-красного цвета, он казался еще новым; не был обнесен забором и стоял на виду. Смотря на него, во мне опять что-то шевельнулось.
Правда и то, что он привлекал внимание – из окна первого этажа высунулась голова какой-то старушки, в исступлении кричащей что-то совсем уже бессвязное. С первого взгляда можно было точно понять, что старушке требовалось огромных усилий даже дойти до окна, но сил хватило еще и на крик. Тем временем, мальчишка лет 8 или 9, по-видимому, повинный в этом, стоял возле мотоцикла, находящегося тут же перед домом, и самозабвенно тыкал в сигнал. И, что самое главное, делал он это с каким-то видимым равнодушием (что казалось странно), с какой-то даже тоской; он не смотрел на старушку; стоял, как бы погруженный в себя, и фигура его была вся вялая.
? Ах ты!.. Чертово ты отродье! – кричала бедная – Прекрати… прекрати тебе говорят!
Но он не обращал внимания. Либо же, наоборот, издевался: делал вид будто бы уходит, а когда старушка умолкала и уже было уходила обратно вглубь своей комнаты, быстро подбегал и опять начинал сигналить.
Антон, конечно же, вмешался:
? Эй, ты! – вскричал он, подходя. – А ну прекращай, ты чего это? а? Тебя как зовут? – он схватил мальчика за руку.
? Миша. – ответил тот робко. Вторая рука его уныло
? Ты что же это, Миша, творишь?
? А он, гад, наученный! – не унималась высунувшаяся голова. – Бесенок… и бесы эти… Ишь ты! – неуклюже кончила она, поправляя свой платок.
? А ты не лезь, дура. – рявкнул неожиданно Мишка.
? Эй-эй, ты чего?! – Антон вытаращил глаза и дернул его за руку – Ты как это со взрослыми разговариваешь? Тебя что, совсем не учили ничему?
? Учили, да не тому выучили!
? А ты не лезь!! – опять прокричал Миша.
Я заулыбался про себя. Начиналось что-то, чему я мог быть зрителем, не принимая в этом никакого участия.
Антон уговорил старушку (ее звали Надя) уйти себе отдохнуть. Оказалось, что мальчик мешал ей спать, а дома никого кроме нее не было.
Мы отошли в сторону.
? Ну, рассказывай теперь: почему ты это сделал?
? За маму… – сказал тот нехотя.
? За маму?..
? Да… Они маму мою обидели! – всхлипнул он.
Мы посмотрели друг на друга.
? Это как? – спросил уже я.
? Вот так… Не буду я ничего рассказывать!
Хотя Миша и в самом деле не рассказал ничего, наши симпатии быстро переметнулись в сторону этого бедного, униженного существа, особенно выигрывавшего на фоне разъяренной старушки-Нади, у которой на старости лет, казалось, ничего не осталось, кроме как злобы и способности кричать.
Мы дали ему немного еды, оставшихся денег; объяснили, что де «так делать, все–таки, не стоит…» – и пошли.
…Правда, не далеко, потому что почти сразу же услышали за собой опять чьи-то крики. Мы обернулись… – и были поражены: какой-то мужик, лет 30 или более, приставил Мишку к стенке и бил его, причем без малейшей жалости; рядом валялась еда, неподалеку стоял автомобиль и дверь его была открыта…
Мы подбежали:
? Эй, вы чего творите?!
Надя была опять тут: она смотрела из окна и всецело одобряла действия своего сына.
? А вы идите, идите! – Замахала она на нас руками.
Мужик же, ни на что не обращая внимания, просто продолжал побои; мальчик кричал и плакал:
? Ай! Хватит! Пожалуйста-а!!
? Ах ты тварь ползучая, ах ты… – Он свалил Мишу на землю.
? Так его, так его!..
? Эй, это же ребенок! – кричали мы. Но безуспешно.
Он колотил его уже ногами. У Миши шла кровь. Он задыхался.
? Лупи его, Федька, лупи!..
И тут Антон не выдержал: с диким криком: «прекрати!!» он въехал мужику прямо в челюсть, всей своей силой. Тот остановился на миг… И с бешеным рывком кинулся на Антона:
? А ну иди сюда, собака!
Я метнул в него консервой; баба-Надя истерично что-то визжала на фоне, а Антон изловчился из-под рук мужика и, бросившись к машине, ударом ноги захлопнул ее дверь – специально, чтобы разозлить. Он заулыбался зло.
? Ааа!! – Закричал Федька что-то, ничуть не понятное, но ужасно пугающее. Я страшно струсил и даже банку бросил, которую было взял.
Но не Антон. Мужик кинулся к нему, но он, вместо того, чтобы убежать, снова, но еще с большей силой вдарил по машине… Я заметил, что Федька на миг как бы замедлил свой рывок: отчаянная наглость этого парнишки вводила в ступор, пугала даже. Человек мог быть доведен до белого каления, но эта дерзкая улыбка как бы срезывала все силы и уверенность.