Маловероятно
Шрифт:
— Ответ? — безразлично спрашивает Мал, его губы кружат вокруг моих. — Да? Нет? Может быть? Не уверена?
— Ост… ост… остано...
— Скажи, — убеждает он и обрушивается на меня губами, но не целует — скорее, наказывает. — Вели остановиться, и я остановлюсь.
Не могу.
Не могу и начинаю рыдать, когда волны удовольствия одна за другой накрывают меня с головой. Я очень сильно кончаю от шоколадного батончика. Какое невероятное ощущение боли и удовольствия, но, к моему стыду, примешанное к этому чувство вины каким-то образом увеличивает
Ноги подкашиваются, но Мал крепко держит меня, обхватив пятерней за шею. Он медленно вытаскивает то, что осталось от шоколадного батончика. Я чувствую, как бедра прилипают друг к другу, тягучая растаявшая молочная шоколадка высыхает на моей плоти.
Мал показывает мне батончик: он развалился, растаял, торчит белая вафля.
— Голодная? — невозмутимо спрашивает он.
Я трясу головой, чувствуя, как по всей кухне разлетаются мои слезы.
Я изменила Каллуму, как моя мама изменила парню, которого она бросила ради Глена. Я ничем не лучше нее.
Мал откусывает от шоколадки, пожимает плечами, и мой рот вдруг наполняется слюной. Я очень-очень голодная. Больше не задавая вопросов, он подносит шоколадку к моему рту.
— Попробуй себя на вкус. — Мал облизывает губы.
Я осторожно откусываю, потом еще раз. Доедаю батончик. Едва успеваю проглотить последний кусочек, его губы обрушиваются на мои, и я беспомощно стону ему в рот.
Хотелось бы мне перенастроить мозг обратно на моего парня. Или чтобы Каллум был ужасным, жестоким мужчиной, который это заслужил. Но не в моем случае.
Правда в том, что мне не удается это сделать.
Правда в том, что я вряд ли вообще могла бы это сделать — даже до встречи с Малом в Нью-Йорке. Трещины с прорастающими сорняками в наших отношениях появлялись всегда, даже когда мы с Каллумом были обычной парой с обычными проблемами. Я постоянно сравнивала его с Малом. Я жаждала чувствовать на своих губах губы Мала, его головокружительный аромат обволакивал как цепь, без труда заявляя на меня права. Разница в том, что я не чувствовала себя виноватой, потому что перспектива снова пережить подобное казалась маловероятной.
Маловероятно.
Я хныкаю, когда Мал обхватывает мое лицо руками и, рыча как зверь, усиливает напор поцелуя. Наши языки встречаются на полпути, и я крепко зажмуриваюсь.
Звонит мой телефон, и, придя в себя в ту же секунду, я отрываюсь от Мала. Прижав руки к щекам, стремглав подбегаю к барной стойке. Переворачиваю телефон и вижу на экране номер.
Каллум.
Словно ему интуиция что-то подсказала. Откуда он понял?
— Привет, любимая, — радостно говорит он, когда я отвечаю. — Мне звонила Саммер. Она рассказала, что Ричардс сбежал. Вот же недоумок. Она подтолкнула меня поскорее сесть на самолет, чтобы составить тебе компанию. А ты что думаешь? Еще хочешь, чтобы я приехал на Новый год?
Я поднимаю глаза и вижу, что Мал облокотился сбоку на холодильник и смотрит на меня, скептично изогнув брови. Я качаю
Я отвожу взгляд и прочищаю горло.
— Да! — восклицаю я, стараясь говорить таким же радостным тоном. — Приезжай, пожалуйста. Я буду очень рада.
Закончив разговор, я прижимаюсь лбом к барной стойке и закрываю глаза. Получу ли я особую награду за свою тупость? Скидку в местной библиотеке? Что-нибудь? В голове не укладывается, что за подобный фортель мне ничего не будет.
Нужно рассказать ему. Нужно признаться Каллуму.
— Просто хочу, чтобы ты знал, — дрожащим голосом говорю я, шевеля губами по столешнице. — Это совершенно ничего не значит.
— Скажи это своим торчащим соскам и мокрому влагалищу, дорогая. — Мал в ту же секунду улетучивается в спальню, подхватив по пути наполовину съеденный сэндвич.
В доме одновременно загорается весь свет. Звенит микроволновка. Включается телевизор, где два парня в костюмах оживленно болтают о футболе.
Нам вернули электричество. Мал пренебрежительно фыркает:
— Правда смешно, Кики. Я тоже тут пыжусь, но ты же видишь, какая она упрямая.
Я резко поворачиваю к нему голову и скалюсь.
— Думаешь, твоя мертвая жена хочет, чтобы ты со мной замутил?
— Я в этом уверен, — говорит он, смотря на меня так же грозно, как я смотрю на него.
— И отчего же?
— Меня любит она, а я люблю… — Мал осекается и наклоняет голову набок. — Я люблю шоколадные батончики. Не чувствуешь, что любовь именно такая? Она бьет наотмашь. Чем сильнее, как кожаный поводок, ты ее тянешь, тем больнее будет удар, когда отпустишь. Дай знать, когда настроишься получить ответы.
ПРИМЕЧАНИЕ ОТ ШОКОЛАДНОГО БАТОНЧИКА
Самый. Лучший. День.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Наши дни
Мал
Я, конечно, предвидел ее реакцию.
Но все равно ошарашен, потому что пока Рори плавает (или, не знаю, утопает) в извечном вопросе, сможет ли она уважать и простить себя за то, как поступила с пижоном, я печалюсь, что она еще не готова с ним расстаться.
Теперь мне не зайти в свою комнату — Рори заперлась в ней и отказывается со мной разговаривать. Я до сих пор чувствую на языке ее насыщенные сладкие соки вместе с шоколадом.
Ситуация нелепейшая, но, разумеется, я не акцентирую на этом внимание.
Я оборачиваю все в игру. Ставлю у двери подносы с едой, словно Рори узница. Порой стучу в дверь и спрашиваю, принести ли ей что-нибудь.
Увы, Рори узница упрямая.
Ближе к ночи звонит Райнер и велит нам с Рори собирать вещи и лететь в Грецию. Зачем? Объясню. Затем, что Ричардс летит из Таиланда на остров Спиналонга.