Маловероятно
Шрифт:
С этими словами Рори вытаскивает из сумочки салфетку — нашу салфетку с договором — и рвет ее, подкинув кусочки бумаги в воздух и смотря, как они плавно, будто конфетти, падают на пол.
— Договор был дурацкой идеей. Как и мы с тобой. Может, это моя вина. Может, у меня на роду прописано привлекать лживых ублюдков. Но за одно тебя стоит поблагодарить, Малаки Доэрти. Ты открыл мне глаза на то, что Каллум оказался точно таким же подонком. Поздравляю. Ты такой же плохой, как и… как ты его называл? Пижон? Обязательно позвони ему и пригласи к себе, когда в следующий
С этими словами Рори хлопает дверью перед моим носом и уезжает.
Рори
Не успев оправиться от известий, что у мужа втайне от меня есть дочь и что он обещал семье не подпускать меня к ним, я минута в минуту прихожу в «Кабанью голову» на срочную встречу с отцом Доэрти.
Он уже на месте, вертит большими пальцами и смотрит по сторонам, словно совершил какое-то преступление. Когда я сажусь рядом, мужчина встает и упрямо смотрит в стол.
— С одной стороны мне непозволительно общаться на людях с женщинами твоего возраста. Тем более в пабе. А с другой, я глубоко обеспокоен из-за твоего благополучия в доме Мала, пока Элейн и Лара еще в Толке.
— Кто из них кто? — Я плюхаюсь на деревянную скамейку напротив него, держа высокий стакан с водой, и не упоминаю, что больше не останусь в доме Мала.
— Элейн — мама Кэтлин, а Лара — мама Мала.
Я даже не знала, как зовут мою свекровь, и только что выяснила, что ей было бы приятнее ткнуть мне вилкой в глаз, чем пожать руку. Какое чудесное начало у многолетнего супружеского блаженства.
Я растираю по столу каплю воды и размышляю, может ли этот день стать еще хуже. Разумеется, верю, что может. Не было еще сегодня сложной задачи, которую нельзя разрешить. Не удивлюсь, если по пути в аэропорт меня похитят инопланетяне и устроят полное ректальное обследование, а после вернут на Землю со смазанной задницей, в шрамах и в футболке с надписью «Моя жена отправилась на Кеплер-22, а мне досталась лишь эта паршивая футболка».
Я хмуро смотрю на стакан, потому что изучать лицо отца Доэрти слишком болезненно.
— Полагаю, они обе меня презирают.
В ответ он молчит.
Мне действительно нужно получить ответы на свои вопросы и уехать. Через четыре часа рейс в Нью-Йорк, и я не хочу его пропустить, чтобы не пришлось оставаться еще на один день.
Мал утаил не какой-то маломальский пустяк. Он спрятал ребенка с его индивидуальностью, с веснушками, с фиолетовыми глазами и с хобби. А она — моя племянница. Дитя моей сводной сестры. По какой причине люди так упорно скрывают от меня правду?
Мама.
Отец Доэрти.
Мал.
Саммер и Каллум.
— Святой отец? — Я наклоняю голову набок. — Разве препятствование правосудию не является самым что ни на есть нечестивым поступком? Правда буквально рядом. Если вы не поведаете свою версию событий, я обращусь к мисс Патель. Или к Мэйв и Хизер. Или, в конце концов, к Малу. Мы оба знаем, что их версия будет куда ужаснее вашей. Или,
— Я обещал твоей…
— Матери? — Я выгибаю бровь дугой, набираясь мужества, чтобы солгать священнику. Если тотчас вспыхну пламенем, то винить смогу только себя одну. — Своей точкой зрения она уже поделилась.
— Правда? — в глазах старика вспыхивает огонек.
В яблочко! Они оба замешаны. Я решаю рискнуть единственным доводом, что у меня есть. Тыкаю пальцем в небо в надежде, что это не просто сон, а воспоминание, и говорю наобум:
— Да. Как она приехала сюда. Как сбежала со мной.
Сердце в груди бьется так гулко и сильно, что меня удивляет, как святой отец не слышит его. Может, и слышит, но не хочет меня смущать. Это был просто сон. Своего рода кошмар. Но каким же реальным он казался.
К моему удивлению, отец Доэрти обхватывает голову руками и ударяется в слезы — это пробирающий до самого нутра жалобный вой зверя, которого разрывает на куски стая койотов.
— Прости нас, пожалуйста. Всех нас.
— Расскажите. — Выпрашивая у него подробности, я наклоняюсь, стараясь не дотрагиваться до священника. — Все. Умоляю. Разве я не заслуживаю правды? Отсутствует целый фрагмент моей жизни — первый, самый важный, — и никто ничего мне не рассказывает.
Голос у меня такой настойчивый, такой решительный, такой безумный, что я сама себя боюсь. Я говорю так, словно потеряла рассудок.
Святой отец смотрит на меня и резко выдыхает.
— Не знаю, что конкретно тебе рассказала мать.
— Тогда расскажите мне все. С самого начала.
— Тебе еще года не исполнилось, когда она решила попытать счастья и поддалась на уговоры твоего отца приехать в Ирландию и жить одной семьей. Ей было здесь одиноко. Она стала парией. Часто приходила в церковь. Думаю, не столько исповедоваться, сколько… поговорить о наболевшем. Вне исповедальни, конечно, твоя мать призналась, что приехала сюда по двум причинам. Она хотела помочь Глену бросить пить, но — что самое главное — не хотела, не попытавшись, мучаться угрызениями совести, что ты росла без отца. Она переехала к Глену, и они стали — как вы это называете? — сожительствовать, а Кэтлин с матерью отошли на второй план.
Под кожу просачивается жгучая боль. Я знать не знала, что мама сюда приезжала. Понятия не имела, что она бывала в Ирландии. Почему она не рассказывала? Кажется, она могла бы позлорадствовать на эту тему: «Видишь? Я пыталась». И все же мама никогда не упоминала, хоть и знала, что это выставит ее в выгодном свете.
— Продолжайте.
— Отношения у них складывались непросто. Глен с трудом не пил несколько часов. Твоя мать чувствовала себя одинокой и брошенной. Она пыталась подружиться с деревенскими женщинами, но, само собой разумеется, они были преданы Элейн, которая оказалась совершенно растоптана. Элейн, мама Кэтлин, после того как была зачата Кэтлин, таила надежду воссоединиться с Гленом. Дебби лишила ее этой надежды. Или так ей казалось.