Маловероятно
Шрифт:
— Ты больше не думал продать свои песни? — спрашивает Кэт, вытаскивая из прически невидимки и зажимая их зубами.
Я качаю головой и, вздохнув, падаю на диван.
— Мал, — просит она.
Я включаю телевизор и скрещиваю ноги. Показывают передачу «Наличные деньги на чердаке».
Чтоб тебя, Глен. Ты уже переигрываешь, не кажется?
— Мне тебя не понять, — дуется Кики, с досады резкими движениями снимая браслеты и драгоценности. — Ты блестящий автор. Мы могли бы заработать отличные деньги,
— Потому что это мои песни.
И песни Рори. Это она меня вдохновила. Я совсем не хочу показывать миру, что творилось у меня в голове в тот день, что я провел с ней, после ее отъезда и все, что случилось потом. Все остальные написанные до нее песни, которые у меня хотели купить, больше не актуальны. Рори меня изменила.
Кэт ничего этого не знает: ни истории этих песен, ни о том, что, когда постоянно спрашивает о них, в грудь словно нож втыкается.
Она влетает в спальню.
— Ты неразумен.
Раньше это была мамина спальня. Теперь наша. Вчера мы переставили туда нашу мебель. Я переставил. Наши тумбы, кровать и огромное зеркало Кэт, которое наклонено так, чтобы она выглядела тоньше. («Не суди меня строго, ладно? Ха-ха».)
Я просто закрываю глаза на несколько секунд, чтобы перевести дух, как вдруг слышу из спальни вопль. Резко вскакиваю. Первая мысль: «Ребенок».
— Что случилось? С малышом что-то?
— Что это за хрень?
На какое-то время я обескуражен тем, что Кэтлин произнесла бранное слово. Я вообще не подозревал, что она в курсе о его существовании, не говоря уже о том, что проговорила его устами добропорядочной католички. Конечно, в постели мы постоянно творили нецензурщину и в не таких христианских уж позах, но все же…
Погодите-ка, а что это за хрень?
Салфетка. Она держит салфетку. Ту самую салфетку.
С договором.
Я выхватываю бумажку у жены и мысленно даю себе подзатыльник за то, что не перепрятал ее, когда расставлял у кровати наши тумбочки. Кэт наверняка перепутала и влезла в мою, чтобы взять крем из кучи своих тюбиков, а нашла это.
— Ничего особенного. — Я запихиваю бумагу в задний карман брюк. Глаза Кэтлин как две огромных планеты, полных горя. Она бьет меня в грудь, закрывает рукой рот. Ее лицо искажается от боли.
— Вы заключили сделку?
— Я ей не нужен, — говорю я. Непроизвольная реакция и глупейший способ оправдаться перед новобрачной женой, которая, кстати, на сносях.
Но умом понимаю, что это самый эффективный способ убедить ее, что салфетка ничего не значит.
И это, безусловно, огромная проблема.
Салфетка ничего не значит, но не потому, что Рори свалила на другой континент спать с другими парнями, снимать их на камеру и писать на обратной
Салфетка ничего не значит, потому что моя подруга детства, а теперь любовница и жена скоро родит мне ребенка.
Да, осел. Жена.
Я подхожу к своей жене. К своей терпеливой, святой супруге, которая на протяжении нескольких месяцев стонала и принимала как данность, что в постели я снова и снова называю ее чужим именем.
— Мы оба забыли о прошлом. А с тобой, если ты не заметила, мы женаты.
Я хватаю ее за руки и притягиваю к себе.
Кэт отпихивает меня.
— Выкинь ее, — рявкает она.
Я невесело усмехаюсь.
— Что?
— Не прикидывайся глухим, Мал. Выкинь эту чертову вещь. Ее вообще не должно быть в доме. Поверить не могу.
Поверить она не может?
А я могу? После того, как она трахнула меня, пока я был мертвецки пьян и ничего не соображал? После того, как вынудила меня лишить ее девственности и возвращалась за добавкой, изо дня в день упрашивая не натягивать презерватив?
После того, как позвонила маме, обработала ее и Бриджет надавить на меня с этой свадьбой, убедила маму и Элейн съехаться?
Но я не настолько туп, чтобы устраивать грандиозную ссору в день свадьбы.
Поэтому просто улыбаюсь.
— Это всего лишь дурацкое воспоминание. Я засуну салфетку в фотоальбом. Ты больше ее не увидишь, и мы обо всем забудем.
— Да ты, нахрен, издеваешься?
Опять это слово.
— Кики…
— Мал, — передразнивает Кэт, — меня достало, что все прощают тебя из-за твоих чертовых магических чар. Ты увиливаешь.
— Я не увиливаю. Я просто отказываю тебе в просьбе.
— Подонок, вот ты кто.
— Тоже верно, — парирую я.
Мне не оспорить ее слова. Именно подонком я себя и чувствую. Но и Кэт не святоша, какой сейчас прикидывается.
Кэт подлетает ко мне и дает пощечину.
Я чувствую обжигающую боль на скуле. Сжимаю зубы. Интуиция подсказывает, что я веду себя как упрямый сукин сын, что мне и правда пора выкинуть эту чертову вещь. Салфетка ничего не значит. Ничего не значит с того дня, как Рори сказала: «Прощай». А даже если бы и не сказала, то ее письмо не оставило сомнений.
А теперь давайте поиграем в адвоката дьявола и упомянем, что есть доля сомнений, что с ее стороны не все кончено.
Давайте представим, что мы снова встретимся, года через четыре, потому что у судьбы странное, извращенное чувство юмора.
Давайте представим, что Рори больше не сучка из ада и решает выполнить условия договора.
Что тогда? Я брошу маленького Глена, Кэтлин и всю свою семью, которая точно отречется от меня, если я сбегу с этой янки и заживу долго и счастливо с девушкой, которая избавилась от моего ребенка, не обсудив предварительно со мной?