Малознакомый Ленин
Шрифт:
Но представим себе, что в 1916 году Ленину было действительно «нечем жить». Зиновьев в это время получал из фонда жалованье («диету»). Неужели же Ленин, имея большее, чем Зиновьев, право на партийное жалованье, все-таки предпочел бы «поколеть», но не коснуться денег, предназначаемых для печатания творимых им «тезисов» и «директив»? Предположение настолько и абсурдно, и смешно, что немедленно отпадает. Если Ленин «поколеет» — то кто же тогда будет «творить тезисы»? Пока существовал некий партийный фонд [75] , и к нему вдобавок существовал фонд «новочеркасской тетушки» Крупской, — о «поколевании» не могло быть и речи, В таком случае, что же значат панические призывы Ленина, почему он «серьезно уверяет, что тонет от нужды»? Попробуем дать объяснение этой загадки, заключающей в себе и странную историю с чековой книжкой № 8467.
75
По приезде в 1917 году в Петроград Ленин писал Ганецкому и Радеку в Стокгольм: «До сих пор ничего, ровно ничего: ни писем, ни пакетов, ни денегот
Что это за деньги, о которых говорит Ленин? В 36-м томе 4-го издания сочинений Ленина на странице 636-й есть следующее объяснение: «Деньги, о которых идет речь в настоящем письме, представляли из себя суммы ЦК РСДРП, оставшиеся за границейи, очевидно, затребованные Лениным для партийных целей».
Указание весьма интересное. Из него следует, что партийный фонд был столь значителен, что, несмотря на все траты, в нем оставались еще суммы и после отъезда Ленина! Не есть ли это лишнее доказательство, что «поколеть» Ленин не мог?
Но вот какая странность. Когда в июне 1917 года Ленина обвинили в получении немецких денег через Ганецкого и Козловского, Ленин писал: «Мы не только никогда ни прямого, ни косвенного участия в коммерческих делах не принимали, но вообще ни копейки денег ни от одного из названных товарищей ни на себя лично, ни на партию не получали» (письмо в редакцию «Новой Жизни»). В таком случае, почему Ленин ждал получение денег от Ганецкого?
Накануне Октябрьской революции 1917 года Ленин в статье «Удержат ли большевики государственную власть?» заявил, что он никогда не испытывал нужды: «О хлебе я, человек, не видавший нужды, не думал. Хлеб являлся для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской работы» [76] .
Сколь ни громадно — положительное, по мнению одних, отрицательное, по убеждению других, — историческое значение писательской работы Ленина, не она кормила его, приносила хлеб. Ему не следовало бы, обнаруживая явную неблагодарность, забывать, что в хлебе его сыграли роль и пенсия матери, и доходы от Кокушкина — имения деда, и доходы от Алакаевки, и наследство астраханского Ульянова, и помощь Елизарова, и субсидии Ерамасова, и наследство Шмита, и наследство новочеркасской тетки.
76
Ленин, т, XXI, с. 271.
Но в основном его заявление правдиво и честно: он, действительно, никогда не знал нужды.О том свидетельствует его протекшая жизнь, начиная с счастливого детства в Симбирске. Не зная никогда богатства, чураясь и презирая его, он в то же время привык иметь скромную, сытую, без всяких провалов, жизнь. Что бы ни происходило, а хлеб с маслом, «бифштекс», чистую рубашку, чистое белье — он должен иметь и привык иметь. Это его прожиточный минимум. Он не «морализировал» по этому поводу, так как моральными «бирюльками» он никогда не занимался. Он и не «философствовал», для него все тут было ясно и просто. Прожиточный минимум определен его давними привычками, воспитанием, — он должен материально обеспечить ему работоспособность, то есть ту идейную и политическую активность,без которой был бы утерян самый смысл его, Ленина, существования. И так как он «оптимист», то убежден, что так или иначе, а деньги на жизнь — откуда бы они ни шли— у него будут.
Вопрос о хлебе встал впервыеу него тольково время войны. В его понимании война была естественной предпосылкой, пролегоменой, входом в мировую революцию, а ее он хотел всю жизнь и ждал, как верующий человек ждет Мессию. Для развязывания очищающей мир от всякой скверны революции, нужно, по его убеждению, идти на все жертвы. Ленин пришел в бешенство, слушая в 1920 году на заседании II Конгресса Коминтерна речь немецкого делегата Криспина, заявившего, что революцию в Германии можно произвести лишь в том случае, если рабочие будут знать, что она «не слишком» ухудшит их положение. «Допустимо ли, — воскликнул Ленин, — говорить в коммунистической партии в таком тоне? Это контрреволюционно. У нас в России уровень благосостояния ниже, чем в Германии, и когда мы ввели диктатуру, то последствия выразились в том, что рабочие стали голодать сильнее и уровень их благосостояния сделался еще ниже» [77] . Для торжества революции, вещал Ленин, и это было его давнишнее убеждение, нужно идти на жертвы, не бояться тяжелых лишений. «Победа рабочих недостижима без жертв». Ухудшение положения трудящихся во время войны есть необходимоезвено в цепи бедствий, создающих революционизирование психологии рабочих масс, тем самым способствующее превращению войны внешней в войну гражданскую. Ухудшение положения рабочих вызывается неизбежным во время войны ростом цен, дороговизной жизни, следствием инфляции, бременем военных непроизводительных расходов, уменьшением производства предметов потребления и т. д.
77
Ленин,т. XXV, с. 357.
Ленин — стратег мировой революции, казалось бы, должен только радоваться, что разложение хозяйственной жизни с его спутником — дороговизной жизни, охватывая воюющие страны, уже бьет по таким нейтральным странам, как Швейцария. Что же мы видим? «Grau, teurer Freund, ist alle Theorie». В полном противоречии со своими политическими взглядами, Ленин клянет рост дороговизны жизни в Швейцарии, она бьет его, и она действительно была очень значительна. В сравнении с 1914 годом стоимость жизни в 1915 году поднялась на 19 %, в 1916 году на 40 %, в 1917 году продолжала расти и в среднем за год поднялась на 80 %. Забывая убеждение, что торжество революции требует лишений, Ленин в четырех письмах этого
Ленин в домашних туфлях совсем не похож на бога с Олимпа.Это не олимпиец, а самый обыкновенный человек, каких сотни миллионов, человек, законно боящийся, что со стола исчезнет порция мяса или масла. Ни он, ни Крупская в это время, разумеется, не голодуют, у них есть деньги и, несмотря на это, Ленин нервничает. Если бы он знал, что через полгода наступит революция, его расчеты были бы иными. Но мы видели, что на этот счет у него не было ни малейшего предчувствия.Он думал, что предстоят еще годы эмиграции в тяжелой военной и послевоенной обстановке, и он спрашивал себя, как же прожить при «дьявольской», идущей скачками, дороговизне.
Почему же «паника», находящая себе выражение в письме к Шляпникову, охватывает его именно во второй половине 1916 года, после августа?
Два события, для него важные, происходят в это время. Первое — смерть матери. В одном из своих последних писем к ней (12 марта 1916 года) он писал: «Надеюсь, что у вас нет уже больших холодов, и ты не зябнешь в холодной квартире? Желаю, чтобы поскорее было тепло и ты отдохнула от зимы». Ей не пришлось долго отдыхать с приходом теплой погоды: 25 июня она скончалась. Для Ленина это тяжелый удар. Мать он любил, а кроме того, как бы далеко от нее ни находился, она всегда была его опорой,поддержкой. Вся ее жизнь была служением детям, — особенно ему. С полной уверенностью он мог бы себе сказать, что пока мать жива — она не даст ему потонуть. И вот ее нет. Волнует Ленина и другое событие. Вскоре после смерти матери была арестована его сестра Анна, о чем Елизаров известил его условными терминами. «Весть о том, — отвечал ему Ленин, — что Анюта в больнице (тюрьме. — Н.В.),меня очень обеспокоила… Буду с нетерпением ждать вестей почаще, хотя бы кратких».
Арест сестры Анны обеспокоил Ленина по двум причинам. Во-первых, по партийным и политическим соображениям, а во-вторых, из соображений чисто личного характера. С исчезновением Анны обессиливалась большевистская организация Петрограда. В это время ее «возглавляли» или, лучше сказать, в ней шевелились такие будущие знаменитости, как Калинин, Молотов и Андреев. По-видимому, этим персонам, связи и переписке с ними Ленин в то время не придавал значения, потому что, узнав об аресте сестры, жаловался Шляпникову: «Никакой переписки!! Никого, кроме Джемса (конспиративная кличка Анны Ильиничны. — Н.В.), а теперь и его нет!!» [78] . Ценной политической фигурой Ленин свою сестру все же не считал. «Что касается Джемса, — писал он тому же Шляпникову, — то он никогда не разбирался в политике, всегда стоял против раскола. Прекрасный человек — Джемс, но на эти темы его суждения неверны глубоко» [79] . Решающим аргументом в таком суждении у Ленина было: «Джемс всегда стоял против раскола»!! Тем не менее, заявлял Ленин — «Джемс прекрасный человек». Еще бы! Мы уже видели, что с 1895 года Анна Ильинична обслуживает Ленина в качестве верной, преданной, неутомимой исполнительницы его всегда многочисленных поручений. Никто лучше Анны не исполнял его поручения и, за исключением матери, никто так зорко не следил за тем, чтобы «Ильич» не испытывал материальных стеснений. Дружески относясь к всегда спешившему ему навстречу Елизарову, любя «Маняшу», более чем Анну (она все-таки была против «раскола» партии — это не забывается!), Ленин знал, что как бы Маняша и Елизаров ни старались быть ему полезными, они не могут заменить практичную, настойчивую, опытную в ведении его дел Анну. Смерть матери и арест сестры [80] , почти одновременное исчезновение двух «ангелов-хранителей», создали у Ленина чувство провала,беспокойства перед слагающимися новыми для него условиями жизни. Под влиянием этого чувства, Ленин в октябре 1916 года и послал Шляпникову: «Ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне».
78
Ленин,т. XIX, с. 275.
79
Ленин,т. XXIX, с. 228.
80
Ленин не знал, что арест Анны будет кратковременным и она не будет выслана из Петрограда. Ей только пришлось на время оставить близкое участие в большевистской организации.
Но это не было серьезно. Было совсем несерьезно. Мысль, что он может самым вульгарным образом «поколеть» с голоду, никогда, ни на одно мгновение, у него не возникала. Она совершенно не согласуется с его натурой.
Достоевский об Иване Карамазове говорил, что у него «исступленная, неприличная жажда жизни». Явно видимая, такая же неистовая, исступленная жажда жизни с бессознательной тягой к политическому бессмертию была и у Ленина. В этом, быть может, и есть один из таинственных магнитов, притягивавший к нему многих и многих людей.
Неистовая жажда жизни не покидала его и в годы болезни, перед смертью. Как лев он боролся с болезнью и смертью, с редким, ребяческим послушанием исполняя все требования лечивших его докторов [81] . Надежда возвратить работоспособность не покидала его до конца, даже когда, потеряв дар речи, с отнявшейся, парализованной правой рукой и ногой, он превратился в полутруп. Можно ли поверить, что в 1916 году этому человеку, переполненному волей и жаждой жизни, близка была мысль, что ему предстоит «поколеть с голоду». Есть от чего расхохотаться!!
81
Он перестал их слушать лишь во второй половине 1923 года.