Мальтийская цепь
Шрифт:
Он понимал, что это будет ему гораздо спокойнее. Зубов подумал с минуту и наконец сказал:
– Хорошо… попробуй… напиши… я посмотрю. А мне в самом деле пора в Эрмитаж.
Грибовский торопливо собрал со стола бумаги и с облегченным вздохом поспешил уйти, прислав вместо себя камердинеров князя, которые стали одевать последнего к вечеру.
Зубов долго возился со своим туалетом, так что, когда появился в Эрмитаже, там почти все приглашенные были в сборе.
На эрмитажных собраниях всякий этикет забывался – все приезжали, когда хотели, и делали, что
Зубов, войдя, увидел, что государыня играла уже в карты с Нарышкиным и Пассеком. Его не подождали. Однако князь сделал вид, что вполне примиряется с этим, и беззаботно, стараясь казаться очень в духе, здоровался с сгибавшимися пред ним со всех сторон придворными и поклонился дамам, между которыми в числе приглашенных была Скавронская. Сестра последней постоянно бывала приглашаема на эрмитажные собрания. Зубов сел у карточного стола и начал следить за игрою.
Вдруг его словно толкнул кто, и он почти непроизвольно взглянул на дверь. На пороге появился граф Литта.
«Уж это чересчур», – мелькнуло у Зубова, и он в первый раз вместе со злобою к этому человеку, которого уже считал соперником, почувствовал робость пред ним и страх за свое собственное положение.
В самом деле, Литта, казалось, начинал пользоваться заметными милостями императрицы. Он был приглашен сегодня в Эрмитаж и, разумеется, приехал потому, что отказаться от этого приглашения было бы дерзостью.
Зубов видел, как он вошел, как приблизился своею смелою, видною походкой к государыне и как она поздоровалась с ним.
– А вы чуть не опоздали, граф, – проговорила она, – еще немного – и было бы поздно… А! Вот видите! – добавила она и прислушалась.
Где-то в одной из дальних комнат раздался фальшивый звук скрипки.
Все переглянулись, не зная, что это значит.
Звук повторился еще раз.
Тогда государыня встала, положила карты и направилась к дверям, сделав знак следовать всем за собою.
Прошли несколько комнат. В крайней из них оказалось направо и налево по двери. Императрица приказала дамам идти в одну дверь, а кавалерам – в другую. Разделившись таким образом, гости нашли в смежных комнатах целый выбор готовых маскарадных костюмов. Это было сделано совершенным сюрпризом. Все должны были нарядиться и надеть маски.
Литта волей-неволей должен был подчиниться и надел на себя домино, не желая возиться с другим каким-нибудь нарядом.
Одетые маски выходили в зал, где уже играла музыка и составлялся импровизированный костюмированный бал.
Литта тоже вошел в своем домино, когда зал был почти уже полон.
Войдя сегодня в Эрмитаж и приближаясь к государыне, чтобы поздороваться с нею, он сейчас же заметил Скавронскую. Она сидела у окна, молчаливая и грустная. В ней не было уже того оживления, которым светилась она в театре. Она тоже видела, как он вошел, и губы ее слегка задрожали, но выражение глаз, с которым она посмотрела на него, Литта не мог забыть теперь. В них были и упрек, и презрение, и страдание, и жалоба, и мольба.
Свойственную всякому человеку способность догадки можно
Он отлично понял: она говорила этим взглядом, что знает, зачем он сегодня в Эрмитаже, знает, что не для нее он здесь и что это ей невыносимо мучительно и она никогда не простит ему этого. И он хотел сказать ей, что это неправда и что он любит ее.
Остановившись у двери, он теперь испытующе следил из-под своей жаркой и душной маски глазами за мелькавшими пред ним феями и пейзанками, стараясь разглядеть, которая из них была Скавронская.
Зачем он это делал – он не мог дать себе отчет. Но и в Эрмитаж он приехал, опять обманув себя, что надеялся увидеть ее в последний раз.
Кто-то бесцеремонно просунул руку ему под руку сзади. Он обернулся; рядом с ним было красное домино. Литта невольно сделал движение отдернуть руку. Но домино не выпустило ее.
– Пойдем! – проговорил из-под красной маски чей-то измененный голос, настойчиво, почти приказывая…
«Неужели это она?» – мелькнуло у Литты, но он сейчас же отогнал эту сумасшедшую, как ему казалось, мысль.
– Пойдем! – повторило домино еще настойчивее. И Литта пошел.
– За кого ты меня принимаешь, маска? – спросил он.
– Граф Литта… Я никогда не ошибаюсь, – прошептала маска. – На плече у вас приколота розовая кокарда.
Литта посмотрел и тут только заметил, что на его домино действительно была кокарда.
– Что ж это значит? – спросил он.
Ему не ответили.
Они прошли пустую гостиную, потом другую, попали каким-то образом в не доконченную еще отделкой, нетопленную комнату со стенами, не вполне увешанными картинами, часть которых лежала на полу в раскупоренных ящиках, с торчащею по углам соломою, потом очутились в проходном коридоре.
Все это произошло очень быстро. Литту тянули почти насильно.
Сделав по каменным плитам коридора несколько шагов, они вошли в затянутую ковром глухую комнату. Здесь на столах и на мебели в беспорядке были разбросаны куски материи, тюль, части костюмов, ножницы и нитки.
– Теперь вы – мой! – проговорило домино, запирая дверь на ключ.
Литта теперь только решил, что все это ему очень не нравилось. И что это за домино и кто она такая?
– Узнаете меня? – спросила его спутница, снимая маску.
Это была баронесса Канних.
– Баронесса!.. Вы каким образом здесь? – удивился Литта, причем тоже снял маску.
– Каким образом здесь? – передразнила Канних. – Очень просто, а вместе с тем с большими затруднениями. От моей портнихи я узнала, что ей заказаны костюмы для нынешнего вечера, и явилась сюда в качестве ее помощницы. Меня пропустили. И когда большинство дам было уже одето, я надела домино, вышла в зал и смешалась с гостями. А кокарду вам пришпилил камер-лакей, муж моей портнихи. Что это мне все стоило – не ваше, разумеется, дело.