Малюта Скуратов. Вельможный кат

Щеглов Юрий Маркович

— Не рабы мы твои, государь пресветлый, и не холопы, и не дворня подлая, а слуги верные, при надобности отдать за тебя живота не жалеющие, но и пустого позора сносить не желающие.

И тут заметил Малюта, какой взор искоса кинул Иоанн на князя из-под изогнутой — тонкой и грозной — брови. Была в том взгляде звериная злоба. Вот какому зверю та злоба принадлежала, Малюта сообразить не мог. А на прошлом пиру Иоанн обнимал князя Андрея за плечи, повторяя:

— Ты мне больше, чем брат. Что мне брат скудоумный?! Что другой брат — дальний, обвитый матерью-змеей. Так и ждут укусить! А ты мне больше, чем брат. Ты друг мой!

Близ царя —

близ смерти. Сколько раз твердить этот афоризм? Но не втемяшивался он в головы людям. Когда повезло с царем дружбу водить, то осмотрительность и осторожность здесь не помешают. Не должен, однако, царь тяготиться тобой. Привольно ему должно быть в твоем обществе и удобно. Нехорошо, если он меняется в лице при внезапном твоем появлении, как менялся в лице Иоанн, когда в покои входил поп Сильвестр, один или вместе с Алешкой Адашевым. В последнее время Малюта обратил внимание, что государь сердится на советников, недоволен ими. Не угадывают государевых желаний и все поперек норовят. Малюта из долгих наблюдений правильные уроки извлекал. Он с Иоанном держался ровно, но хитро. Как при посторонних, так и с очей на очи. Царь не удивлялся и принимал как должное. Значит, Малюта правильный выбор сделал. Самая большая близость между Иоанном и Малютой возникала в застенке. Здесь они достигали наивысшего взаимопонимания. И ничего этой сердечной близости не мешало.

Малюта взял в помощь четверых стрельцов: двух — из городовой стражи, двух — из Царева полка. Клички они получили в соответствии с характерными чертами внешности: Око — глазастый малый, Седло — парень с вогнутым лицом, Клещ — мужичок кащеистый и жилистый, а Борода — немолодой человек с рыжеватой кудрявой порослью на щеках и под челюстями. Непохожих по облику объединяли одинаковые свойства — неразговорчивость, сметка и понятливость. Словом, то, что мы иногда называем умом. Перед носом у государя они раздражающе не мелькали, держались незаметно и скромно. Бывшие стрельцы — люди честные, в руках палача не побывавшие, но в застенке нужны и иные, кто способен без колебаний на народ к плахе выйти. Отыскал Малюта троих. Одного — площадного вора по прозвищу Карман, второго — отцеубийцу, который отзывался на любое междометие и клеймил себя ежедневно:

— Проклят я, как Иуда! Нету у меня имени!

И третье приобретение — скоморошьей складки вертлявый пропойца, пойманный на лошадиной краже. Их при царе в застенок не допускали.

Ну и стражу навербовал Малюта добрую. Брал исключительно по желанию и если стрелецкий начальник хвалил. Обязанности распределились сами собой. Око наблюдал за порядком, Седло заведовал пыточным инструментом и отвечал за его исправность, Клещ и Борода находились неотлучно при дыбе и угольях. У Бороды руки длиннющие. Правой свободно за веревку тянет, а левой кузнечный мех раздувает. У Казика ничего подобного — никакого разделения труда — не существовало. При нем все по старинке. Можно и по старинке, если расспрашиваемых единицы, а коли потоком — десятка два в сутки? Сразу встал вопрос о главном помощнике. И такого Малюта нашел, хотя и не сразу. Дворянский сын, в младенчестве согнанный с земли князем Андреем Старицким. Лишь погодя его — Фомку Порухина — Малюта в тайное тайных допустил — постепенно, долго присматривался, к себе домой в гости водил, за стол сажал, пока не убедился — свой!

И действительно — свой! И тоже — рот на замке.

Парадоксальная штука, застенок. Его служители — молчуны из молчунов, брехливые не задерживаются,

а от клиентов требуется противоположное — болтовня. Если язык не распустишь, то отсюда быстро спровадят в рогожном мешке. Слух полз по столице, что из кремлевских подклетей, где иногда содержали взятых прямо на пожаре или откуда-то привезенных, никто живым не выходил.

— Вранье! — смеялся Малюта, когда они с братьями Грязными и Афанасием Вяземским собирались узким кругом. — Вранье! Каждого второго-третьего пущаю на волю. Ей-богу!

— На волю, то есть гонишь в ссылку, — хмыкал Григорий Грязной.

— Может, и в ссылку, — соглашался Малюта. — Да на своих двоих, а не ногами вперед, как Казик.

II

Вот и сейчас он сидел, протянув руки к огню — в застенке не тепло, хотя и не сыро, — в ожидании государя. Рядом, выпрямившись, стоял нестарый чернец, приведенный шпиком Данилой перед очи. Городовые стрельцы хорошо обучены — подозрительных из круговерти толпы выдергивают арканом лихо. От них не уйти, не скрыться. Да и народ не защитит. Едва нацелятся стрельцы на несчастную жертву — сразу вокруг пустота образуется, и кто возле обретался, норовит ускользнуть. Свидетеля, ни в чем не виновного, частенько на дыбу волокут как доподлинно обнаруженного и доказанного преступника, и муку он принимает не меньшую. Иоанн хотел все знать, что происходило в Московии.

— Властитель чем силен? — спросил он однажды у Малюты.

Тот, стиснув губы так, что они исчезли в негустой бороде, указал пальцем на ухо. Иоанн милостиво похлопал приближенного рукоятью плетки по плечу. С той поры Малюта тратил время если не с государем, то в поисках языка. Сейчас ему повезло: стража схватила кого надо. Благолепного образа чернец, высокий, ладный, с гордой осанкой. И связанный сыромятным ремнем ее не потерял. И черный колпак, который иных смешными да нелепыми делал, чернеца не портил.

— Куда путь направил, странник? — спросил Малюта, помешивая кочергой подернутые пеплом уголья на железном листе с загнутыми краями.

— Родича навестить, — ответил быстро чернец.

— Доброе намерение. А где твой родич живет?

— Холоп он князя Курбского. У него и живет.

— Да ну?! — обрадовался Малюта. — А не брешешь? Холоп Романа или Андрея?

— Я не собака, чтобы языком без толку мотать. И зачем мне врать? Я правду говорю. Холоп князя Романа.

— А ты знаешь, куда попал? И кто я такой?

— Думаю, слуга государев верный.

— Дураком не прикидывайся. За что тебя схватили?

— Не вем. Отпустил бы ты меня, боярин? Вечно буду Бога молить за тебя. Отпустил бы ты меня. Сердце что-то трепещет. Пагубу чую.

— Отпущу, ежели ни в чем не повинен.

— Вины за мной никакой нет.

— Нет?

— Нет.

— Твердо на сем пляшешь?

— Твердо.

— Ну посмотрим. Так, откель путешествуешь?

— Из Троице-Сергиевой области.

— Не притомился?

— Да нет. Здесь недалеко.

Жертву свою Малюта до поры до времени старался не пугать. Надежду до последнего не отнимал. Беседой тихонько подталкивал к дыбе. А сам в те мгновения предполагаемую истину выстраивал, цепь поступков схваченного, и готовил неожиданный и сокрушительный вопрос, причем задавал его, когда видел, что обреченный почти успокоился.

— Чем существовал? Подаянием?

— Подаянием, — признался чернец. — Людей незлых и нежадных на Руси много. Уж на что зимой голодно, а краюшкой каждый охотно поделится.