Малюта Скуратов. Вельможный кат
Шрифт:
Что спрашивать с Иоанна, который бы, познакомившись с современным племенем «голубых», транссексуалов и эротоманов, я уже не говорю о профессиональных порнографах и преступных педофилах, весьма удивился обвинениям в свой адрес и, вероятно, воскликнул:
— Боже праведный! Да я монах в сравнении с моими потомками!
Яростный темперамент средневекового человека, крепкое мужское здоровье и легкая возможность любую женщину в необъятной России увлечь в опочивальню, вынудив удовлетворить его внезапно вспыхнувшую похоть, все-таки не влияли на течение государственных дел.
— Я человек! — восклицал он, когда
Я полагаю, что нетерпеливый и не желающий ограничивать собственную фантазию читатель может легко вообразить альковные подробности царских опочивален в кремлевских дворцах, используя для этого щекочущие воспоминания о кинопродукции в том числе и таких замечательных мастеров, как Феллини. А меня, прошу, увольте. Скажу только, что князь Михайла с азиатским бесстыдством и безнаказанностью уговаривал Иоанна вкусить от любого, даже самого богомерзкого плода. Семейственность Малюты была оскорблена, хотя и он подчинялся на пирах общему бесшабашному веселью. Но все-таки он не желал, чтобы в доме на Берсеневке знали о том, что творится на сборищах, где присутствовали склонные к содомскому греху голоусые юноши и непотребные девки или женки, которых сделали таковыми.
— Неужто холопа самого Курбского захватили?! — обрадовался государь. — Где он?
— Где ему быть, пресветлый государь! Что заслужил, то и получит! — ответил Малюта. — В ковах, ждет твоих приказаний.
— Холоп? Не дворянин?
— Стремянный.
— Пойдем.
Иоанн редко оставлял трапезу, пусть и для важных дел, но здесь выпал случай особый. Жаль, разумеется, что не Курбского доставили в ковах, но и с холопом побеседовать небесполезно. Малюта похвалил себя за то, что не оставил Шибанова в домашнем застенке на Берсеневке, а велел везти в Кремль. Чутье выручило Малюту. Иоанн наверняка пожелает снять сам первый допрос с близкого к князю Андрею человека. Бегство Курбского глубоко его уязвило. Всевластию царской гордыни был положен предел. Прав Басманов, когда клеймил друга юных лет. Прав! Курбский ударил Иоанна в самое сердце. Ни бегство Глинских, ни князья Ростовские с их изворотливой и одновременно трусливой хитростью, ни бестолковый Турунтай-Пронский, ни бесчисленные боярские дети и дворяне, готовые бежать куда угодно от тягот голодноватой и опасной службы, — никто не в состоянии был так унизить государя, как Курбский, который знал о душевной стороне жизни Иоанна все или почти все.
Иоанна обуял безудержный гнев. Он широко шагал по кремлевским уличкам, не оборачиваясь на Малюту и сопровождавшую охрану, едва поспевавших за ним. Он не произнес ни единого слова, пока не вошел, наклонив голову, в застенок, ярко освещенный факелами, Василий Шибанов стоял выпрямившись, со скрещенными руками на груди. Абдуллин успел содрать кафтан, предварительно расковав.
— На дыбу его! Смерд! Пес! — закричал царь, замахиваясь плетью, вырванной из рук Васюка Грязного, который увязался вслед.
Грязной в такие моменты был царю полезен. Никто лучше не успокаивал метким и веселым словом. Малюта и Грязной сбросили черные епанчи и остались в одних рубахах. Дело предстояло нешуточное.
Обреченного на муки холопа,
— Где сейчас изменник мне и святой Руси? — прошипел Иоанн, впрочем достаточно внятно и спокойно.
— Не вем, великий государь. А посылал меня из Вольмара к тебе в Москву. Десять Дней назад.
— Врешь, пес! Зачем тогда в Юрьеве оказался? — спросил Малюта. — В Москву прямая дорога через Великие Луки.
Иоанн обрадовался:
— И то правда. Ну-ка, подогрей ему пятки.
Меньшой помощник Малюты по кличке Крючок подтянул к дыбе железный лист, на котором тлели уголья. Тело Шибанова затрепетало.
— Ну?! — свирепо понудил висящего царь. — Ну?!
— Какие измены князь замыслил и зачем к печорским старцам тебя посылал? — опередил вопросом ответ Шибанова Малюта, гордясь перед государем осведомленностью, которой он был обязан юрьевскому воеводе. — Когда твой хозяин с Жигмонтом снюхался?
— Грамоту велено было взять в Юрьеве и премудрым старцам в Печорах отослать, а тебе, великий государь, другую передать, — сквозь стон просочились по капле слова Шибанова.
— Мне? Грамоту? — рассмеялся Иоанн. — Какую же грамоту сей подлый изменник мне может отписать да еще со своим холопом отправить?! На коленях он должен сюда приползти и повинную голову у ног моих сложить! — И Иоанн чужой плетью опять крест-на крест вытянул шибановскую спину, всю в черных полосах, наглядно яростью неприкрытой своей показывая, кому предназначались в первую очередь эти удары.
— Помилуй, великий государь, меня, грешного, не суди строго. Я верный раб князя Андрея. Что приказано, то и сделал. Как захватили меня, бумаги боярин Морозов себе взял, а чтоб ты не заподозрил чего лишнего, то и запечатал в шкатулку, которая при мне оставалась до самой Москвы.
— Точно ли? — спросил Малюта Абдуллина. — Не врет смерд?
— Нет, не врет, — ответил татарин, — вот она. — И Абдуллин опустил к ногам Иоанна кожаный мешок, крепко затянутый сыромятным ремнем.
Таким образом, я полагаю, Иоанн получил первое послание от друга долгих лет князя Андрея Курбского.
Иоанн схватил мешок и черкесским кинжалом, который всегда носил у пояса, вспорол. Там действительно лежала черная шкатулка с золоченым замком, который блеснул желтым глазом. Концом кинжала он вскрыл ящичек и вынул все, что там находилось. А лежало там предостаточно разных бумаг — в одной руке не удержать. Грязной помог царю, который сразу направился к дверям. У порога Иоанн оглянулся и позвал Малюту:
— Ну, что застыл? Пошли! Пусть с него крепко взыщут и расспросят подробно, — велел строго Иоанн. — Пусть все измены сыщут, а дьяк Распопов из Разбойного послушает и после мне перескажет. Но чтоб жил!
И царь покинул застенок, не до конца насладившись мучениями холопа верного недруга своего.
Вернувшись во дворец, Иоанн послал за Басмановым и Висковатым. Он любил, когда именно печатник прочитывал ему всякие документы вслух. С Висковатым было легко. Никакой заминки никогда дьяк не допускал и мог объяснить любое неясное Иоанну место. Иоанн не прикасался к грамотам, пока не явились Басманов и Висковатов.