Мама для профессорского крестника

Лактысева Лека

В глубине души Ким не верил, что Моника решится бросить новорожденного малыша. Лелеял надежду, что девица одумается, поговорит с родителями и как-то решит проблемы с женихом, который ждал ее в Канаде. Пару раз напоминал, что готов жениться, стоит ей только передумать.

Даже когда Моника отправилась в роддом, Евдоким все еще строил иллюзии. Лично отвез женщину в роддом на такси, которое отыскать среди ночи оказалось непросто. Собрался дежурить под дверями родильного отделения, но тут уж его выгнали прочь медики. Утром первым

делом позвонил в больницу.

– Родила. Мальчик. Доношенный, здоровый, почти четыре килограмма. Богатырь! – порадовали его.

Ким почувствовал себя оглушенным. Словно тяжелым пыльным мешком из-за угла по голове приложили. Рассеянно прочел единственную в этот день лекцию, поехал в лабораторию, хотя сердце рвалось бросить все и ехать к сыну. Удерживало только то, что знал: к ребенку не пустят. Не раньше, чем через неделю.

И снова все вышло не так, как предполагал Евдоким. Монику выписали на пятые сутки после родов, а вот младенца оставили под наблюдением из-за желтухи новорожденных.

– Я указала тебя как отца, – сообщила Моника, пока он вез ее в такси обратно на съемную квартиру. – Позволишь мне пожить здесь еще пару недель? Надо чтобы молоко остановилось.

– Ты не будешь кормить сына? – нахмурился Ким.

– Нет! – Моника с ужасом в глазах отшатнулась от Евдокима. Так, будто он предположил, что она собирается пить кровь младенца.

– Почему? – Евдоким не понимал, отказывался понимать, что происходит в голове у этой женщины.

– Если дам ребенку грудь, я привяжусь к нему. Не смогу потом… уехать без него. – Моника всхлипнула, и Ким тут же оставил этот разговор.

Не то чтобы он так уж боялся женских слез, но по тому, как решительно сжала зубы его несостоявшаяся невеста, понимал: давить бесполезно. Она не приблизится к собственному ребенку ни на шаг!

– Живи. Три недели. Потом переедешь обратно в общежитие, – сжимая бессильно кулаки, мотнул головой.

Моника родила в середине февраля, а квартира была оплачена до середины марта. Везти в эту квартиру ребенка Ким не видел смысла, ведь мать не намеревалась им заниматься. Ну а выгонять девчонку ради мелочной мести было не в его характере.

– Могу я попросить тебя еще об одной вещи? – на прощание, уже собираясь выйти из такси, решилась Моника.

– Ничего не обещаю, но готов выслушать. – Ким был зол, и не особенно скрывал это.

– Назови сына Эдвард. Так звали… зовут моего отца. Пусть ребенку достанется от меня хотя бы имя...

– Посмотрим. Уходи!

Просьба Моники разозлила Кима еще больше. С какого испугу женщина решила, что вправе решать, как будут звать ребенка, от которого она отказалась?! Евдокиму все еще казалось, что девчонка бредит, спит, не понимает, что творит. Хотелось схватить ее и трясти, трясти, пока не проснется! Пока извилины в ее хорошенькой голове не встанут, наконец, на положенное им природой место!

Понемногу все утряслось. Немного

остыв, Ким решил назвать сына Эдуардом. Это было почти то же, что и Эдвард, но звучало более по-русски. Няню удалось отыскать через знакомых. Женщина согласилась на проживание в квартире Евдокима, что сильно упростило его жизнь. В конце июня Моника уехала к себе домой, в Канаду. Она так ни разу и не навестила сына, ни разу не взглянула на него.

Евдокиму пришлось потратиться и воспользоваться связями школьного друга, а теперь и босса Алексея Витальевича, но в результате все уладилось: минуя органы опеки, новорожденный мальчик попал в отцовские руки.

– Ну что, отец-молодец, как там твой оголец? – при каждой встрече спрашивал теперь Леший.

– Растет, – коротко отвечал Евдоким.

Эдуард Евдокимович Скворцов действительно рос. Вес набирал хорошо, по ночам кричал редко и очень быстро научился узнавать отца и улыбаться ему. Словно знал или чувствовал, что этот высокий темноволосый мужчина с карими глазами – единственный человек, который его любит и которому он по-настоящему нужен.

Глава 4

Цветы для профессора

Когда у профессора Васильцевой случился шестидесятилетний юбилей, сыну Евдокима, Эдику, было два года и две недели. Ким устроил сына в ясли-сад и приготовился морально к новым сложностям – простудам, истерикам. К чему он не был готов – так это к тому, что в новом коллективе Эдик подхватит не только сопли, но еще и кучу новых слов, причем далеко не литературных.

Накануне юбилея своей научной руководительницы Евдоким забрал Эдика из сада, усадил в самодельное детское кресло, пристегнул и отправился домой. По дороге решил заехать в цветочный магазин, чтобы купить для Анны Владимировны букет.

Цветочный магазин располагался на первом этаже неподалеку от дома, в котором жил Ким с сыном. Оставив ребенка в автомобиле, Евдоким Николаевич поспешил войти в царство цветов. Бросать ребенка одного в машине надолго не хотелось, поэтому он очень порадовался, когда обнаружил, что других покупателей в магазине нет.

– Девушка! Мне самый шикарный букет для юбиляра! – окликнул он симпатичную продавщицу, которая выглядела не старше, чем студентки третьего курса в университете, где Ким по-прежнему работал на полставки.

– А кто юбиляр? Мужчина? Женщина? Сколько лет? – забросала его вопросами девушка.

Евдоким присмотрелся к бейджику на ее груди.

– Вика, – представилась цветочница. – И, кстати, мы уже закрываемся, так что определяйтесь быстрее. Самые пышные букеты у нас тут, – она указала на витрину, где полки шли в две ступени.

Евдоким растерялся. Цветы женщинам он дарил нечасто, и обычно обходился одной розой на длинном стебле.

– Вы меня сначала озадачили, а теперь торопите, – нахмурился он. – Не знаю, что выбрать…