Мама Стифлера
Шрифт:
…Так закончилась моя музыкальная карьера. Я никогда в жизни не написала больше ни одной песни, и в моей голове больше никогда не звучала незнакомая музыка. Видимо, мама сильно стукнула меня выбивалкой.
Зато песню про лошадей мы с папой поём до сих пор. Редко поём. Потому что редко видемся. А если видемся — то поём обязательно.
Соседка Ленка после того случая почему-то без экзаменов поступила в музыкальную школу, и сечас работает в детском саду. Учит детишек пению.
А самое главное — мой папа мной гордится. Потому что, как оказалось, один
Минет со льдом
26-07-2007 00:12
А бабы — дуры!!!!!!!!!!!
А вот мне похуй даже, если кто-то спесднёт, что это я сама уёбище тупое, а фсе остальные ниибаццо умные.
Потому что это нихуя ни разу нитак!!!!
Вот вам поучительная история о двух глупых бабах. Пачти пьеса, бля. ибо, в ней 2 основных действующих лица: это
1) Я. Зовут меня Лида, фамилия похуй-неважно, потому что я 4 раза её меняла, и заебалась сама запоминать.
2) Сёма. Моя подруга. Почиму Сёма? А потому что фамилие у ниё Семёнова. Сёма и Сёма. Ниибёт.
Итак, произошла вся нижеописанная шляпа 10 лет назад. Нет, нихуя. Ещё предыстория есть.
В детстве Сёма была очень стрёмной девочкой. Шопесдец. Это я не от зависти говорю, патамушта, типа, сама фся такая неотразимая ни в адной луже, а проста констатирую факт. А факт такофф: Сёма весила 30 кг. *в читырнацать лет*, была лайт прыщава, не имела сисеГ, *тут, справедливости ради, я скажу, шо я тоже сисеГ тогда не имела, и не имею их и в свои уже 28 с половиной лет*, слегонца горбата и тиха. И никто не хотел её не то чтобы ипать, а даже за одной партой сидеть. И даже наше главное чмо класса — третьегодник Женя, до девятого класса пердевший, сцуко, с подливой — и тот не желал сидеть с Сёмой за одной партой. А и похуй. С ней я всегда сидела. И дружили мы как бля в сказке.
А потом, когда мне стукнуло 17 лет, одновременно мне стукнула и моча в голову. Патамушта Лиде приспичило залететь и выйти замуш.
А Сёму так никто ипать и не вожделел.
Прошёл ещё год. У меня родился сын.
Сёму никто ипать не хотел. И дажи целовать. Никто. Не хотел.
Потому что, в своём стремлении хоть кому-то с пьяных глаз показаться нимфой, Сёма превзошла сама себя: она пИсдела у старшей сестры-пахермахершы раствор для \"химии\" и разные краски, после чего на её голове почти не осталось волос. Не считая разноцветного тощего хвоста на чёлке. Так шо, как говориццо, \"я стока не выпью. \"
А поскольку Сёма была моей подругой — мне было откровенно похуй до того, как она там выглядит, лишь бы рядом была.
И вот, на девятнадцатом году Сёминой жызни произошло ЧУДО!!! Её трепетно полюбил Гарик из соседнего дома! И если вы думаете, что это был родной брат Жени-бздилы из нашего класса, то ХУЙ ВАМ!!!!!
За этим Гариком я сама безуспешно бегала колбасой, пытаясь соблазнить его своими сисьГами а-ля \"2 дверных звонка\" и внушительной жёпой. Ну и фсякими там бабскими уловками. И обломалась ни па деццки широко.
Гарик
И вот как-то я, в темпе человека-бля-паука, ношусь по дому, стираю всякую срань, одновременно варю кашу, и качаю ногой кроватку с орущим в ней дитём. И тут в недобрый час пришла Сёма.
Пришла, значит, села так грустно на жёпу, подёргала себя за крысиную чёлочку, и тихо молвила:
— Лии-и-ид… Слушай… Я это… За советом пришла… Мне б того самого… Посоветуй, чё такое можно сделать Гарику в постели, кроме того, шоп на спине лежать, и ноги растопыривать как криведко? А то мне кажеццо, назревает большой песдец. В плане, Гарик меня выгонит… А я не хочу домо-о-о-ой!!!!
Тут Сёма заревела, и я её прекрасно понимала: я б тоже не стремилась домой, где живёт маманя с отчимом, которые ещё в 14 лет дали Сёме подсрачника, и выгнали на улицу за ненадобностью, после чего Сёма несколько лет жыла у соседки, и сестра, которой ваще всё похуй. И после Сёминого переезда к Гарику, фся семья дружно сменила дверные замки, и выпила на радостялх пузырь бормотухи.
Не переставая бешено размешивать в кастрюле кашу, и хуяча ногой по кроватке, я на автомате выдаю:
— Сём, а ты ему сделай минет со льдом!!!
Сёма вытерла красный нос чёлкой, перестала плакать, икнула, и спросила:
— А это как?
Как-как… А я ебу? Спесднула, блин, а теперь думай чё ответить… откуда я, бля, знаю — как?? Я чё, гейша шоле? Ну, думаю, щас чё-нить выдам, на отъебись… И выдала:
— Ты это… Короче, соси хуй. Гарику. Поняла, да? И вот ты, главное, не давись, не блюй, и секи момент, когда он кончить намылиццо. Ну, откуда я знаю, когда он кончит? Сём, спроси у него сама — он тебе скажет. И вот он скажет тебе: \"Ща, бля, кончу ахуенно!\" — и тут ты хватай лёд (припаси заранее), и прижми ему к яйцам! Бля буду, он этого никогда не забудет. И скажет тебе спасибо!
В одном я была права… Гарик этого НИКОГДА не забыл…
Итак, высрала я ей эту хуйню про минет со льдом, и благополучно забыла. Ровно на сутки.
Потому что через день раздался звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит Гарик. Враскоряку. Лицо — скосорыленное. Смотрит недобро. И в его карих очах угадываецца желание лайт наебнуть Лиде.
Левой рукой Гарик держался за стену, а в правой держал за шкирку Сёму. На Сёме было весёлое жёлтенькое пальто с капюшончиком, из-под которого виднелась буро-зелёная чёлка, прикрывающая фингал, и снизу висели две ножки-ниточки в зашнурованных ботинках. Сёма висела, и, судя по всему, страдала.