Мама, я люблю тебя
Шрифт:
Мне разрешили не ложиться почти до десяти часов, а когда я проснулась утром, мисс Крэншоу уже встала. Мы вместе позавтракали, а потом она сказала, что я могу пробежаться по парку.
— Если хочешь пойти со мной в церковь, возвращайся к половине десятого, — добавила она.
Я прошла мимо нашего номера, но не постучала, потому что знала: Мама Девочка крепко спит.
Я хорошо провела время в парке, а потом вернулась в номер к мисс Крэншоу. Там оказалась Мама Девочка, и это был настоящий сюрприз.
— Я на этом приеме ужасно скучала, — объяснила она, — так что вернулась домой
— Чтобы ты скучала на приеме?! — удивилась я.
— Представь себе, — ответила Мама Девочка и повернулась к мисс Крэншоу. — Надеюсь, Майк не обиделся на меня за то, что я рано ушла.
— А почему он должен обижаться? — сказала мисс Крэншоу.
— Когда он приглашал всех этих людей, он, мне кажется, рассчитывал, что я им почитаю.
— Вовсе нет. Я была бы против, и Майк знает это.
— В общем, Эмерсон немного рассказал о пьесе, а Оскар сел за пианино и сыграл кое-что из музыки. Майку обязательно нужны бекеры?
— Да, обязательно. Обычно он устраивает для них прием задолго до того, как приступает к постановке. Думаю, что я знаю, почему в этот раз он устроил его позднее.
— Почему?
— Потому что, если бы он не приступил к постановке раньше, они побоялись бы вложить в нее деньги. Такая уж эта пьеса.
— А если они не вложат в нее деньги?
— Пьеса не будет поставлена.
— Не дай бог! — воскликнула Мама Девочка. — Теперь я действительно начинаю тревожиться. Неужели у Майка не хватит денег поставить ее без бекеров?
— Боюсь, что нет, — ответила мисс Крэншоу. — Но не беспокойтесь, они вложат деньги как миленькие.
— Ну а если не вложат?
— Это — театр, та сторона театральной жизни, которую я всегда ненавидела.
— Но что будет со всем трудом, который вложили в пьесу вы, Эмерсон, Майк, я, Лягушонок и остальные?
— Мы, люди театра, — ответила мисс Крэншоу, — всегда верим, что пьеса будет поставлена, будет, несмотря ни на что.
— Я очень обеспокоена, — сказала Мама Девочка. — Вид этих людей мне не понравился. Я уверена, что они не один раз подумают, прежде чем решатся вложить деньги в пьесу.
— Мы со Сверкунчиком собираемся в церковь. Может, вам тоже пойти с нами?
— Пожалуй. Помолюсь о том, чтобы бекеры вложили деньги в пьесу.
— Да позабудьте вы о бекерах! Просто идемте с нами, и там — садитесь и смотрите. Садитесь — и изучайте театр. Вы увидите настоящий театр в церкви.
— Я очень беспокоюсь, — пожаловалась Мама Девочка.
— А вы не беспокойтесь. Мы должны верить, что пьеса обязательно получит необходимую финансовую поддержку и будет надлежащим образом поставлена и сыграна. А пока будем заниматься нашими текущими делами. Наведите в душе порядок, прямо сейчас. Беспокоиться глупо.
— Хорошо, — ответила Мама Девочка, — постараюсь.
Мы пошли по Пятой авеню к Пятьдесят седьмой улице, свернули, прошли по ней к Бродвею, потом прошли немного по нему — и я увидела церковь. Мы вошли, сели и стали смотреть спектакль. Это был тихий спектакль, очень нежный и немного печальный — но как-то так, что от этого не было больно. В церкви все было сценой, и сцена эта была большая-большая, такая большая, что никто внутри церкви не мог стать
Мы провели в церкви много времени, но мне там понравилось, понравились все до последней минуты, которые мы в ней провели, и Маме Девочке, по-моему, тоже. Она притихла и погрустнела — грусть здесь, пожалуй, самое подходящее слово, но только это не грустная грусть, а другая. Не радостная, нет, — но какая-то необычная. Это такая грусть, которая, наверно, лучше любой радости. Подолгу чувствовать такую грусть не может, я думаю, никто — можешь только иногда, понемногу, когда приходишь в церковь. И как только оттуда выходишь, перестаешь ее чувствовать.
Когда все кончилось, мисс Крэншоу сказала:
— Давайте просто посидим и посмотрим.
И мы сидели и смотрели, как люди уходят из церкви, и очень скоро она совсем опустела. Потом мисс Крэншоу встала, и мы вышли в проход между скамьями, но вместо того, чтобы выйти на Бродвей, пошли по проходу вниз, к передним рядам, и там остановились и стали смотреть. А потом повернулись и пошли к выходу, и мисс Крэншоу поглядела вверх, и я тоже, и мы увидели там высокое пространство, необыкновенно красивое, между красивыми стенами, окнами и потолком. Когда мы вышли на Бродвей, несколько человек все еще стояли на солнечных ступенях церкви, как будто им не хотелось уходить.
Мы остановили такси, сели в него, и мисс Крэншоу сказала:
— На стадион «Поло граундз», пожалуйста, и гоните вовсю, а то мы пропустим первую подачу.
Водитель посмотрел на нас и улыбнулся, а потом мы поехали, но он не гнал вовсю, он ехал быстро, но без лихачества.
— Ну, как вам понравилось? — спросила мисс Крэншоу.
— Очень, — ответила Мама Девочка.
— Через восемь-девять дней в Филадельфии состоится наша премьера, — сказала мисс Крэншоу.
— Точно? — спросила Мама Девочка.
— Вы по-прежнему беспокоитесь, — сказала мисс Крэншоу.
— А вы? — спросила Мама Девочка.
— Конечно беспокоюсь. Майк свое беспокойство скрывает, но в последние дни я чувствую, что у него денежные затруднения. А ведь речь идет о пьесе, которую я обязательно хочу увидеть на сцене в Нью-Йорке. Мы должны добиться успеха любой ценой, и одна мысль о том, что это может не получиться, приводит меня в отчаяние.
— Это уже на что-то похоже, — сказала Мама Девочка и рассмеялась. — Я ведь и вправду верила, что вы совсем не волнуетесь, и никак не могла этого понять. Я считала даже, что со мной что-то неладно. Но почему вы не пошли на прием помочь Майку?