Мама знает лучше
Шрифт:
«Больше никому меня не прощай»
Падают звезды в пустые вагоны метро
Этой ночью опять будет холодно
Лишь потому, что ты ушла
С первой затяжкой я все еще помню вкус губ твоих
Но вот, со второй, уже даже не помню
Твои глаза
Часы
Что ты потеряла, в надежде просто любить меня и верить мне
И запах духов твоих, в тысячу слов твоих
Делит все на двоих и вдруг навсегда исчезнет в открытом окне
Больше никому меня не прощай
Чтобы в одиночку шел за тобой
И чувства бьют по нам, но ты не вставай
Слова сильней ножа причиняют боль
Любовь теряет вкус
Словно крепкий чай
И выпить бы до дна, но я не могу
Ты больше никому меня не прощай
Ты больше не прощай меня никому
Женя Трофимов Комната культуры — Ты больше никому меня не прощай
Аури
Это было ожидаемо, поэтому я не ложусь спать. Сижу у окна на кухне и медленно покручиваю кружку с яблочным соком, а когда у калитки останавливается шикарный внедорожник — встаю.
Приехал.
Я знала, что он приедет.
Иду к двери, а в спину мне доносится тихий голос Григория.
— Аури, надеюсь, ты понимаешь, что я не могу позволить тебе уехать с ним?
Резко замираю. Смотреть на отчима…кхм, короче, сложно теперь. Ввиду открывшихся подробностей.
Хмурюсь, замираю, а Григорий делает шаг в мою сторону.
— Аури, я понимаю…
— Нет. Не понимаешь.
Замолкает.
Я чувствую его тяжелый взгляд себе в спину, но не оборачиваюсь. И я не хочу думать о разговоре, который у нас состоялся намедни, поэтому трясу головой, прогоняя образы подальше, и киваю.
— Я никуда не поеду. Дурости мне на оставшуюся жизнь хватило, больше не надо. Я ему уже не доверяю, так что расслабься. Будем говорить на веранде.
Не дожидаясь ответа, выхожу и сразу сталкиваюсь взглядом с Алексеем.
Он останавливается у ступенек.
В темноте мне плохо видно его лицо, но того, что я вижу — уже достаточно. Он как будто постарел за эти пару часов лет на двести.
— Не знал,
Я отвожу взгляд.
Мне, правда, больно за него. Разговор с Григорием — полное дерьмо, конечно, но из него я кое-что почерпнула. Да и из своего нового положения тоже. Я теперь мать.
У меня теперь в принципе многое в других красках играет.
— Но ты здесь.
— Должен был попытаться, — Леша тихо вздыхает и делает шаг, но резко тормозит.
Хмурится.
Тень от луны падает на его лицо, и я вижу, насколько сильно оно осунулось, поэтому долго держать контакт не могу — отворачиваюсь. Сжимаю себя руками, тру предплечья. Пусть думает, что мне холодно, а не больно. Не больно. Мне не больно.
— И чего ты хочешь?
— Я хочу…мы можем…блядь… — прикрывает глаза и опускает лицо вниз, а потом шепчет, — Не знаю, могу ли я чего-то вообще теперь хотеть.
— Ну, попробуй. Я же вышла.
Издает тихий смешок и кивает пару.
— Мы можем поговорить?
И послать бы его на хер…господи, как я хочу послать его на хер! Но…
— Да. Здесь.
Поворачиваюсь и отхожу к столу, присаживаюсь за него и отворачиваюсь к окну. Надо же. Люди моего отчима дом буквально вылизали. По всем строгим правилам своей армейской жизни. Даже окна светятся. Если по ним пальцем провести, заскрипят. Сто процентов.
Леша подходит и садится с другой стороны. Даже не так. Он грузно падает на плетеное кресло, съезжает вниз и смотрит в потолок.
Я бросаю на него короткий взгляд, но состояние его так сильно передается мне, что я не могу…не могу долго смотреть. Как на солнце, которое светит. Больно. Глаза режет, в горле встает ком.
Нет, я должна спросить…
— Как ты мог поверить?
Не знаю, насколько вопрос звучит жалким? Градус отвратительных эмоций тут зашкаливает, конечно. И на языке горький привкус разочарования и боли. Но мне правда нужно понять…
Чувствую, что Леша смотрит на меня — не отвечаю. Просто скажи. Просто…господи, просто скажи мне…как ты мог?…
— Все было очень натурально, — звучит его хриплый, низкий голос, и я закрываю глаза.
Ну, конечно.
— Ты же знал, что я тебя…
Нет. Не произнесу этого вслух. Поджимаю губы и жмурюсь сильнее. В глазах печет. В горле режет.
Дыши.
Леша молчит.
Странно, наверно, но я все еще чувствую его состояние, как будто оно мое собственное. Интересно, а он еще чувствует меня?
— Знал. Поэтому я не верил очень долго, но меня…как там она сказала? Правильно обработали.
— Как?
— Я привык ей доверять, — снова звучит его голос, на этот раз еще более надломленный, — Она никогда не говорила прямо. Так. Заискивала. Я теперь только понимаю.
— Например?
— Говорила…мол, наш водитель слишком долго смотрит на тебя. Пригляди, Леша. Вдруг он что-то сделает? Аури — молодая и нежная девочка. Ее нужно защищать.
Он передразнивает свою мать со злостью и яростью, а мне вдруг становится смешно.