Мама
Шрифт:
— Известно кто, — он по-птичьи склонил голову. — Либо батька-президент, либо доктор. Больше некому.
Больше и вправду некому. Вот только зачем им двоим их запирать?
Снова вспомнился пляж, бунгало, пальмы. Эл и бывший президент… нет, не Эл, а тогда еще Леночка и отец, ее отец, играли в мяч. Было весело, светило солнце. И теплый ветер ласкал тело, путался в волосах…
Нет, отец не мог запереть ее. Не мог посчитать обузой, не мог настолько закопаться в собственных политических играх, чтобы отмахнуться от дочери. Да и Слава не мог, ведь…
— Скажи, как люди могут быть такими
— Хороший человек, плохой человек. — Вася сосредоточенно заперебирал струны гитары, в такт словам. — Ты узко мыслишь, дочь разбойника. Нет ни плохих, ни хороших людей. Это сказка. Миф. Все люди одинаковы. Не в том смысле, что похожи, а просто одинаково способны на разные поступки. На плохие и хорошие, понимаешь, о чем я? И каждый поступок может быть оценен как плохой и как хороший. Был замечательный анекдот на эту тему. Мужчина думает: «опять не дала, вот блядь!» Женщина думает: «Этому дала, этому дала, а этому не дала. Ну разве я блядь?» Понимаешь, все зависит от того, с какой колокольни смотреть. А мораль…
— Вот только не надо о морали, — поморщилась Эл. — Еще Библию вспомни.
— А Библия, кстати, тоже не оригинальна. В Библии бог говорит око за око, зуб за зуб, призывает мстить, значит. А в евангелие этот же бог, разделившись на три части, говорит одной из частей о непротивлении. Получил по щеке, подставь другую. И таких примеров отыскать можно массу. Все потому, что Священные Писания пишутся не богами, а людьми. Причем детьми своего времени. Что принято считать моральным, то угодно богу. И наоборот.
Эл сидела, слушала, кивала. Потом вдруг хихикнула. Раз, другой, принялась заливаться в голос. Даже Вася поглядел с удивлением.
— О чем мы говорим, — сквозь смех пробормотала она. — Подумай, мы заперты, ничего хорошего ждать не приходится, даже если нас отопрут. Скорее всего, мы уже покойники. И о чем мы говорим? О морали!
Она вновь принялась заливаться. Вася встал, положил гитару, подошел ближе и осторожно погладил девушку по волосам.
— Спой мне, — всхлипнула Эл. — Спой мне что-то хорошее. Прошу тебя, умоляю. Или я тоже сойду с ума.
Вася вернулся на край дивана, взял гитару и тихо тронул струны.
— Только, пожалуйста, пусть это будет хорошая песня. Добрая, — попросила она.
Бард по своему обыкновению косо поглядел на нее, коротко кивнул, как клюнул, и запел.
11
Он был стремителен. Каждое движение четко, никакой лишней суеты. Может, только чуть резковат в жестикуляции. Значит, нервничает, думала Юлия, или зол. Впрочем, возможно и то и другое.
Когда вошли в кабинет, он по-хозяйски плюхнулся в кресло. В ее кабинете в ее кресло. А она осталась стоять перед ним. Как провинившаяся девчонка перед директором школы. Сейчас начнет отчитывать за яркий макияж, или за то, что курила за углом, или выдаст что-то вроде «школа — это храм знаний, а вы здесь непотребство устраиваете. Неужели другого места для поцелуев не нашли?»
Однако ничего такого директорским голосом Слава не сказал, просто кивнул на соседнее кресло, приглашая сесть.
— Зачем
— Чтоб не мешались, — откликнулся Вячеслав. — Помогать они отказались, так пусть под ногами не вертятся.
— А эта девочка?
— Эл? Ей лучше сидеть взаперти в неведении, чем вникать во всю эту грязь. Как бы ни смешно это звучало, но проститутка эта значительно чище, наивнее и невиннее, чем любой из нас. Она не знает жизни, знает только ту ее часть, которая касается ее работы. А эти знания сейчас не нужны.
Юлия поерзала на стуле. Он вдруг уставился на нее и под этим взглядом «сумасшедшая баба» чувствовала себя неуютно. Словно ее раздели донага и, не успокоившись на этом, стали просвечивать каким-нибудь рентгеном, влезая в совсем уже потаенные уголки души и тела.
— Что же вам нужно?
— Ты, — коротко ответил Вячеслав.
— В каком это смысле? — Юлия внутренне напряглась.
Он поглядел на нее, усмехнулся:
— Не в этом. В этом смысле тебя француз хотел, но его больше нет. А мне нужна помощь. Мне нужен человек, на которого я могу положиться. Кроме тебя, таких не осталось.
— А меня вы так хорошо знаете, что готовы довериться?
Слава уставился на нее, задумчиво провел ладонью по щеке, потеребил подбородок.
— Тебя я знаю. Кроме того, я знаю, что ты умеешь терпеть. Если терпела бездействие бывшего, то перетерпишь и мои действия.
Похоже, он для себя уже все решил. А если взять да и порушить его грандиозные планы?
— А если я откажусь?
— Тогда, — он жестко улыбнулся, так могла бы улыбаться пиранья, если бы умела, — тогда я запру тебя так же, как и этих. Это в лучшем для тебя случае. В конце концов, я справлюсь и сам, мне сдали в руки все ниточки от всех марионеточек. И уж я их не выпущу. Правда, без твоей помощи ниточки эти скорее перепутаются, но это поправимо. Так что?
Юля задумалась. Неизвестно, как он, а она с самого начала знала, что согласится. И с самого начала знала, что потребует взамен. Да, именно за личную свободу она сделает все, что его душе угодно. Нет, она не продается, просто требует что-то для себя. А помогать ему придется так и так, потому что поддержать его — это единственный реальный выход из ситуации. Потому как то, что было, уже не воротишь, а строить новое… единственный, кто может куда-то сдвинуть чашу этих безумных весов — этот жестокий, решительный, потерявший все человек. Другим не хватает этой решительности и есть за что цепляться. А этому терять нечего, потому о себе он будет думать в последнюю очередь.
И она будет думать о себе не в первую очередь, но во вторую, поэтому потребует за свое участие… а если он откажет?
Время шло, Юлия молчала. Он ждал, наконец не выдержал, забарабанил пальцами по столу.
— Я помогу, — ответила Юлия на грани слуха. — Только при одном условии.
— Каком?
— После вы отпустите меня. Как только я стану не нужна… вернее, как только сможете обойтись без моей помощи, вы отпустите меня. Насовсем.
Слава поглядел на нее все тем же рентгеноподобным взглядом. Но она выдержала, не шелохнулась и глаз не отвела, хоть и хотелось очень.