Маме – мечтательнице, как я

Уильямс Николь

Лицо Кэллама вытянулось, он медленно отвернулся от учебника.

– Это тут при чем?

Мои щеки пылали, точно были красными, но мне было все равно. Ему было неловко, почти как мне.

Кэллам отложил карандаш и закрыл книгу.

– Ты хочешь знать правду? Или надеешься подтвердить свои мысли?

Я вложила в книгу карандаш и закрыла ее.

– Это нужно спрашивать?

Он взглянул на дверь, а потом повернул ко мне стул.

– Я просто знаю по личному опыту, что, когда девушка спрашивает, был ли парень с кем–то, она обычно хочет услышать,

что на него никогда не смотрели, его не трогали, и он ни с кем не был. Что он даже не думал о такой ласке.

Я вскинула плечи.

– Я не такая. Я готова слушать жестокую и холодную правду каждый раз.

Кэллам размял шею. Я услышала хруст. Он смотрел мне в глаза, давая шанс изменить тему, пока он не выложил холодную и жестокую правду.

Я не моргнула, глядя в ответ.

Он сцепил ладони.

– Да, у меня было несколько девушек, – он все еще смотрел на меня, и я старалась не проявлять то, что заставит его замолчать. – Но это было давно.

Сердце гремело в ушах, желудок сжался. И это было не от поцелуев с Кэлламом и его пальцев на моей пояснице. Все было другим.

– Тебе восемнадцать, – сказала я. – Как давно это могло быть? – мой голос звучал неправильно, и я кашлянула.

Он расцепил ладони и снова соединил их.

– Я рано начал.

Я не собиралась уточнять. Воображение отлично восполнило этот пробел.

– А потом? – мой голос звучал нормально, но слишком тихо.

– Из–за моего брата забеременела девушка, когда ему было шестнадцать, – он снова размял шею, она хрустнула два раза. – Это меня перепугало, и я понял, что не хочу заниматься сексом, если не могу представить, как завожу с той девушкой ребенка. Потому что это навсегда. Я не убегу, как папа.

Я прищурилась, пытаясь осознать это.

– И ты не хочешь заниматься сексом, пока не представишь девушку в счастливом браке с тобой? – я слышала много поводов против секса, но это звучало странно от парня.

– Нет, я просто не хочу, чтобы кто–то забеременел, когда еще не может о себе позаботиться, не то, что о ребенке.

Я не знала, что сказать. Мы говорили о таком?

– Ты много думал об этом, – я пошевелила носками под одеялами, прогоняя нервную энергию. Мы с Кэлламом говорили о сексе – нервной энергии было очень много.

– Я сделал все наоборот. Занимался сексом, потом подумал, но… – он пожал плечами. – Все вот так.

Неловкая тишина. Я схватила книгу и хотела отвлечься на учебу, чтобы не думать о неловкой паузе.

Я открыла книгу, когда он заерзал на стуле.

– Ты была с кем–то раньше?

Я уже не покачивала носками, а ударяла ступнями по матрасу. Он только что признался, что был с другими девушками. А я собиралась сказать, что у меня опыта, как у монахини.

– Хочешь знать правду? Или подтвердить свои мысли? – я оттягивала неминуемое. Я не смущалась из–за нехватки опыта в близости, но признаться Кэлламу было сложно, я будто делилась темной тайной, а не отсутствием таких отношений.

– Это нужно спрашивать? – его тонкая улыбка напоминала полумесяц.

Я медленно

вдохнула ртом.

– Нет, – сказала я. – Близко, но до конца не было.

Кэллам склонился на стуле.

– И это правда?

Я повернула ладонь.

– Холодная и жестокая правда.

Он нахмурился.

– Правда?

Я закинула хвост на плечо. Волосы были еще мокрыми, оставили влажное кольцо на рубашке Кэллама.

– Откуда такое удивление?

– Потому что это необычно, – его ладони лежали на подлокотниках, а теперь сжимали их. Я смотрела, как его костяшки побелели. – Так если… – он пожал плечами, – я стал бы твоим первым?

Я сжала ноги. Он предлагал стать моим первым? Вызывался?

– А я буду у тебя четвертой или пятой, – я считала на пальцах. – Особенной.

– Эй, это ничего не значило, – он придвинул стул к концу стола.

– Говорит каждый парень, но это должно что–то значить, – я приподнялась на его кровати. Я не понимала, как далеко отклонилась. – Или ты бы не делал этого. Снова. И снова.

Кэллам выдохнул со смятением на лице. Он молчал минуту, глядел в окно на льющийся дождь. Его лицо вдруг прояснилось.

– Ты когда–нибудь ела портерхаус–стейк?

Я подумала, что ослышалась. Мы говорили о сексе, и теперь он упомянул стейк?

– Не понимаю.

Он смотрел в окно, а потом перевел взгляд на меня.

– Портерхаус–стейк – лучшее в мире. Нет ничего вкуснее в этой галактике и вне ее. Ничего.

Я не очень–то любила красное мясо, так что пожала плечами.

– Я тебе верю.

– Ты когда–то ела попкорн из пачки?

Я сморщила нос.

– Это я точно не ела.

– А я ел, – он увидел вопрос на моем лице. – Не спрашивай. Братья и споры – только это я и скажу. На вкус как химия и наждачная бумага. Худшее в мире.

– В этой галактике и вне ее?

Он улыбнулся мне.

– Именно.

– Ты что–то пытаешься доказать, но попкорн сбивает меня, – я прищурилась, пытаясь понять, как мы от секса перешли к оцениванию еды.

Кэллам смотрел на меня, словно ответ был очевиден. А потом указал на меня.

– Ты – портерхаус. Лучшее. А те девушки как попкорн из пачки, – он покачал головой, не отводя взгляда. – Они не привлекают. Да, я попробовал их, но больше не собираюсь.

Грудь болела. Я читала о такой тесноте в груди раньше, но не ощущала. Я догадывалась, как называлось это чувство, но я не была готова произнести его.

– Так я – большой кусок мяса?

Он рассмеялся.

– Я хотел показать, что они – попкорн в пачке, но да, – он приподнял плечо, – ты – лучший портерхаус–стейк в этой галактике и вне ее.

– Ты любишь свои аналогии, голубок.

Он заворчал и покачал головой, посмотрев так, словно я задела его.

– Хорошо. Все еще не убеждена? – он вдруг вскочил со стула, пересек комнату и оказался на кровати надо мной плавным движением, оттолкнулся и взлетел к стропилам.

Он сжал балку рукой, другая и его тело вытянулись, и Кэллам улыбнулся мне, все еще покачиваясь от безумного прыжка.