Маме – мечтательнице, как я

Уильямс Николь

Я слышала эхо своего дыхания в ушах.

– Кэллам, прошу…

Он шел по дорожке. Я налажала. Серьезно.

– Мы всегда знали, что лето закончится, Финикс. Просто это произошло на две недели раньше, чем мы планировали.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

Теперь я бегала одна. Училась одна. Все делала одна.

Я понимала, что так будет, если доверял мне только мой младший брат.

Прошло двенадцать дней с разговора у гряды Паттерсон, и я ощущала каждую секунду. Все говорили,

что время стирает боль, но я могла уверенно сказать, что это бред. Время не стирало боль, а усиливало ее. Делало ее острее. Заметнее. Страшнее. И все становилось болью.

Я не могла оправиться, как с Китсом. Потому что Кэллам был не просто парнем, а тем парнем.

Так что я развалилась за две недели. Я не знала, что со мной будет еще через две недели. Вид не был приятным.

Тем утром я опередила будильник. Я не могла спать, и это было еще одним эффектом того ощущения, будто сердце вырвали из груди и порвали на лоскутки.

Я вышла из комнаты, стараясь не будить Гарри, потому что он следил за мной в последнее время. Когда я ловила его взгляд, он будто следил за пленником, что мог убить себя, в облике его старшей сестры. Его запястье было все еще перевязано, но становилось лучше. К началу школы бинты снимут. Даже мама пыталась помочь мне в последнее время. Она не знала, что мне было нужно, но все равно пыталась.

Я не позавтракала привычно бананом или батончиком, я пошла по кухне, открыла скрипящий холодильник как можно тише.

Рано утром было холодно, прохладнее, чем вчера утром и до этого. Лето заканчивалось, и, хоть я старалась сделать вид, что это не так, я знала, что осталось два утра до возвращения… куда–то. В Калифорнию.

Я не была готова признать, что это конец. Не хотела махать белым флагом. У меня еще была пара дней. Два дня, чтобы разобраться в жизни.

Это ведь так просто.

Плечи опустились, я устроилась на ступеньке, чтобы обуться. Я не ждала, что он будет ждать меня, прислоняясь к старой сосне перед крыльцом домика, но все равно проверяла каждое утро. Часть меня надеялась, что он появится одним утром в кроссовках и с улыбкой, будто ничего не случилось. Я знала, что смогу забыть прошлое, если сможет он. Это уже не было важным – мы ранили друг друга. Старались как лучше, но не вышло, да?

Я знала это теперь… но почему не поняла это двенадцать дней назад, когда это могло все изменить?

Я со второй попытки завязала шнурки, заставляла себя мысленно встать со ступеньки, когда дверь заскрипела за мной. Я скривилась от пронзительного звука.

Я подозревала, что Гарри пришел меня проверить, но, когда оглянулась, чуть не упала с крыльца.

– Идеальное утро для бега впервые за два года, да?

Я обернулась и напряглась всем телом.

– Когда ты вернулся? – холод пробрался в мой голос.

– Поздно ночью. Или рано утром, это как посмотреть. Я не хотел будить тебя и Гарри.

Я хмуро смотрела на деревья.

– Мы уезжаем через два дня. Ты пропустил все лето. Зачем вернулся сейчас?

–

И пропустить такое утро для бега? Это стоило шестичасовой поездки.

Я едва могла говорить с папой. Я так злилась на него и обстоятельства… ужасно злилась.

Я встала и пошла прочь.

– Приятной пробежки.

– Финикс, – его голос изменился, зазвучал по–настоящему. Я замерла, но не оглянулась.

Ступени скрипнули, он спустился по ним.

– Прости, – сказал он, его голос дрогнул на последней гласной. Ком подступил к моему горлу. – Мне так жаль, милая. Знаю, я подвел тебя, Гарри и вашу маму, но я сделаю все, чтобы исправить это. Я все исправлю… – он кашлянул. Казалось, в его горле тоже что–то застряло. – Если ты дашь мне второй шанс. Я не заслуживаю этого, но прошу.

Я не дышала. Я поняла это, когда вдохнула с шумом. Мои плечи дрожали, и я хотела убежать, но не могла пошевелиться. Ноги приросли к месту.

Не поздно ли? Все уже сделано – дом уже не наш, мы с Гарри меняли школы, оставляя друзей и все знакомое. Что осталось исправлять?

Я не знала, что он подходил ближе, пока его ладонь не легла на мое плечо. Сначала робко, словно он ждал, что я отойду или отобью его руку. Я не двигалась. Папа впервые за долгое время касался меня с чем–то, похожим на тепло. Я забыла, какими сильными были его руки, и как они придавали мне сил, словно рядом с ним мне ничто не могло навредить.

Я не знала до этого, что скучала по нему. Я так сосредоточилась на злости, предательстве и разочаровании, что закрывала этим суть проблемы – тоску по нему. По настоящему папе.

Я выдохнула, и все внутри расслабилось. Или все стало целым. Я не знала точно.

– Прости, – его голос дрогнул снова, он сжал мое плечо, и я развернулась. – Прости, – прохрипел он, кадык покачнулся. Он медленно обвил меня руками и притянул к себе. Это было нежно и сдержанно, он давал мне шанс вырваться, если я хотела.

Но мои руки обвили его в ответ. Я обняла папу. Он обнял меня.

Я плакала. И он плакал.

Я не знала, простила его или стала меньше бояться будущего, но папа вернулся, и этого хватало. Остальное я могла решить потом.

– Гарри… – я всхлипнула и подняла голову, чтобы посмотреть на него. Его глаза были мокрыми. – Он не может ходить в обычную школу, пап. Ты знаешь это? Он всю жизнь был в частной школе, и у него мозг старшеклассника в теле десятилетнего. Нельзя так с ним. Ты же знаешь?

Папа улыбнулся, и на лице появились морщины. Он побрился, даже немного загорел, но все еще выглядел старым – словно время схватило его и побило, состарило. Он вытер слезу с моего лица.

– Знаю, Финикс. И я это уже решил.

Я выпрямилась.

– Перевел Гарри в частную школу?

– Всего полчаса езды от нового дома. Он переведен, все оплачено. На три года, но за это время я должен встать на ноги.

Я не знала, сколько стоила прошлая школа Гарри, но немало. У семьи было плохо с деньгами, и я не знала, как папа смог оплатить три года вот так.