Маме – мечтательнице, как я
Шрифт:
– Идем. Будет интересно, – папа ткнул меня локтем, мы нашли место в кольце отдыхающих. Костер не отличался от тех, к которым мы приходили за эти месяцы.
– Это как посмотреть, и, как по мне, это издевательство, – я ткнула его в ответ.
Мама развернула для нас одеяло. Она даже взяла мешок с попкорном и лакрицей. Мы не были в кино, но я ценила ее старания для нас. Гарри рухнул на одеяло, ворча. Он хотел на церемонию, но ворчал уже пару недель из–за другого. И в последнюю ночь ворчание побило все рекорды.
– Мое запястье в порядке. Врачи просто портят мне жизнь.
– Следующим
– Нет. Он будет тянуться, – Гарри рвал траву здоровой рукой и смотрел на бинты на запястье так, словно они были виноваты во всем.
– Гарри, он пролетит. Обещаю, – я коснулась его плеча, но он тряхнул мою руку.
– Нет.
Я вздохнула, слов больше не было. Я знала, что он хотел полазать по веревкам, но вел себя так, словно это было жизненно необходимо. Я еще не видела его таким расстроенным, так не было, даже когда он узнал, что мы оставим свой дом и поменяем школы. Видимо, это было его мечтой, и он не достиг ее. То, чего он хотел больше всего, но не получил.
Я знала чувство.
И пока я думала, как его подбодрить, Бен прошел к костру. Ночь была холодной, все оделись теплее, кроме него. Он все еще был в футболке лагеря и шортах цвета хаки. Мне было холодно на него смотреть, и я плотнее укуталась в кофту.
Точнее, во фланелевую рубашку. Ту, что была на мне в ночь ливня. Ту, что я застегивала, а он расстегивал в своем домике в ту ночь. Он не попросил, чтобы я ее вернула, и я не собиралась ее отдавать. А теперь он уехал.
Я не знала, сколько буду думать о нем, уехав отсюда. Угаснут ли эти воспоминания, как проходит со временем синяк? Или он всегда будет там, как рана, что оставила шрам?
– Приветствую на церемонии, – Бен сцепил ладони и смотрел на толпу. – Мы собрались в конце лета, чтобы поделиться опытом. Некоторые говорят о том, что они узнали, другие признаются, некоторые описывают проблемы, – Бен повернулся к огню. – Не важно, что вы говорите, пока вы говорите, – Бен обошел костер пару раз, ничего не говоря. Все молчали, боялись пошевелиться. Бен хлопнул в ладони. – Начнем церемонию, – он махнул руками, словно приглашал всех говорить одновременно.
Никто не пошел. Так было минуту. Не секунду. Люди сжимали палочки, прятали под одеяла или садились на них. И даже те, кто постоянно болтал, закрыли рты.
Краем глаза я заметила, как Бен разглядывает группу. Если он был удивлен, что никто не стал раскрывать душу, он не показал этого. Ему не было неловко.
Все смотрели вперед, боялись поймать его взгляд. У некоторых на лбах выступил пот. Некоторые на окраине убежали, будто их не видели, но все заметили.
Прошло пять мину, никто не говорил. Я не делала палочку, но это была церемония, да? Я осмотрелась и нашла «палку». Если так ее можно было назвать. Это была ветка.
Я сжала ее пальцами, замерла на миг, давая другим шанс выступить. Никого.
И я встала с веткой в руке. Все посмотрели на меня. Общий выдох почти оглушал.
– Эй, народ, – помахала я, проходя мимо людей на пути к костру. Он уже почти превратился в угли. В пепел. – Я Финикс, если вы не знали, – я замерла, ощущая
Что сказал Бен? Люди говорили о проблемах? О том, что преодолели? О том, чему научились?
Я посмотрела на толпу, собираясь с мыслями. Бен смотрел на меня выжидающе. А потом помахал рукой, подгоняя меня. Говори то, что нужно.
И я придумала.
Я выдохнула.
– Я многому научилась этим летом, но важнее было то, что я узнала о себе.
Бен улыбнулся мне, поднял вверх большие пальцы.
Я хотела бежать, но осталась. Я начала, нужно закончить.
– У меня есть проблемы с доверием. Были. Кое–кто помог мне разобраться с ними этим летом, – отдыхающие разглядывали толпу, искали его, ведь знали, они тоже чему–то научились у него. – Кэллам научил меня, что мне нужно было учиться доверять не остальным, а себе… потому что нельзя доверять другим людям, если не веришь себе, – я смотрела на огонь, на пепел, что вылетал из ямы. Пепел – прекрасное место для возрождения. – Мне нужно было понять, что я буду в порядке, что бы со мной ни случилось. Поверить, что мне хватит сил все выстоять. Я теперь это знаю. Он пытался объяснить мне это. Что я буду в порядке, – я смотрела на семью. Мы были в ужасном состоянии – переезд, банкротство, смена школы – и мы будем в порядке. Все мы. – Порой нужно идти по течению, когда ситуация хуже всего. Приберечь силы для нужного момента.
Я замерла у края костра, подумала о том, какой я приехала сюда, и какой уезжала. Сильнее… но и уязвимее. Я не изменилась бы без лагеря и Кэллама.
– Я многое узнала от Кэллама этим летом, но кое–что поняла и сама. Доверие – как любовь. Вряд ли одно может жить без другого, – я смотрела на угли. Их даже не было видно под пеплом. Я бросила палочку, и гора пепла взлетела облаком. Через миг прутик загорелся. Поражало то, как что–то так ярко горело среди мертвого пепла. Но так было. Пепел нужен был, чтобы вернуть к жизни. – И я люблю Кэллама О’Коннора.
ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
Я сразу же ушла.
Говорить о любви при группе людей я не хотела, но, раз тот, кому я хотела признаться, отсутствовал, я могла сделать только это.
Было важно произнести это вслух. Сделать настоящим. Кэллам не узнает, но ничего, ведь знала я. Я влюбилась в него. Это лето должно было стать ужасным. Самым худшим.
Но лучше не придумаешь.
Я не переставала думать, что это последняя ночь в лагере. Совсем последняя? Я не знала, позволит ли Бен мне вернуться. Кто знал? Многое могло произойти за день, тем более, за год.
Я любила много мест в лагере, но одно было особенным. Возле общего пляжа у озера, но не так близко, чтобы прохожий его нашел. Там был маленький участок пляжа, окруженный деревьями. Было так темно, что я будто видела все звезды на небе. Кэллам говорил, что это место заменяло ему обсерваторию, когда он не мог туда попасть.
Для меня обсерватория была заменителем пляжа, куда я шла после церемонии. Лето было полным работы, бега и учебы, я побывала тут лишь пару раз, но этой ночью учебы не было.