Мамин сибиряк
Шрифт:
Те, кто приходил покупать изготовляемых маминым сибиряком идолов, может быть, и относились к нему как к солисту фольклорного ансамбля из некоей легендарной уже Середы, — не знаю. Трудно же всерьез поверить в Мокошь, Рода, дедушку Чура. Хотя по дереву-то стучим! Тут какая-то путаница: стоит произнести языческие имена: «Мокошь», «дедушка Чур» — и смешно утверждать, что веришь в них. Но совсем отрицать какую-то безымянную силу, которая может либо принести счастье, либо, наоборот, помешать, испортить дело — не хватает духу совсем ее отрицать! А вдруг все-таки есть что-то?! Но такой вере на всякий случай не хватает страсти, тут уж неизвестно
И страждущие явились.
Опять началось с Ларисы. Заявилась она в очередной раз и, жадно глядя на мамина сибиряка, стала жаловаться:
— Чувствую себя — ну невозможно как! Ноги к вечеру не ходят. А внутри так все и отрывается. От печени, я думаю. Мне давно один гомеопат сказал, что у меня — печень. А эти твои лупоглазые, они могут — от печени?
— Печень не быват, быват камни, — поставил диагноз мамин сибиряк.
— Ну так неужели не могут они камни выгнать? Какой от них тогда прок?
— Камни в печени бесом мечены.
— Так пусть выгонят! Бесы или кто.
— Попроси. Ругу каку дашь. Чура проси. Чур — он щекочур, выщекотит.
— Правда, выщекотит?! Я так и думала, что они от щекотки рассыпаются!
— Выщекотит. Приду опосля, научу уж, как Чура уважить.
Лариса ушла вся в надежде, а мамин сибиряк повторил ей вслед уже известную поговорку:
— Бабье жерло кляпом не заткнешь.
Матушка все это терпела молча, но на следующий день, едва я вошел, сразу услышал с порога — благо стараниями мамина сибиряка замок у нас теперь открывался легко и неслышно:
— …всякая дрянь здесь выставляет свое бесстыдство, а ты и рад! Тебе только и надо, чтобы были откинуты всякие нормы морали!
Бедная матушка! Даже скандалит она так, будто читает утвержденный текст официальной экскурсии.
— Кто марал! Никто не замарал! Попы придумат, штоб одна жена, а надо жить да радовацца!
— Прописала-то тебя я одна, а не все подряд, которые извращают мораль, чтобы разврату своему радоваться!
— Баба люба не за прописку, а за горячу…
Я неслышно отступил на лестницу — пусть доскандалят без меня.
И каким-то способом доскандалили, так что через час я застал дома мир.
А Ларисе помогло — Чур ли выщекотил ей камни, сам ли мамин сибиряк, но слава пошла, и теперь к нам двинулись не только коллекционеры, не только желающие приобщиться к отеческим богам — но и болящие. Этих я отличал сразу: страждущие выделялись особенным испугом и надеждой в глазах.
Мне часто казалось, что мамин сибиряк нарочно старался огорошить страждущих примитивизмом своих медицинских суждений:
— Понос, что ль? Знамо: болит живот — страдат нос.
— Забиты у тя почки? Знамо: маяли девочки.
— Не ходют ноги? Худы выбрал дороги.
— Бухат сердце? Жил, знат, с перцем.
И терпели такие диагнозы. Даже считали за мудрость. Или по контрасту со всякими непонятными «холецистопанкреатитами»?
Каких-нибудь настоек, хоть святой воды из водопровода, мамин сибиряк не давал, и к явным волхованиям прибегал редко. Обычно он вручал своих идолов — и больше ничего. Правда — по специальностям: кто головой страдал — тем Перуна, печеночникам прописывал Хорса, легочникам — Дажбога; дряхлым старикам и старухам при любых немощах — дедушку Чура;
Некоторые в прихожей пытались расспрашивать меня почтительным шепотом — и не потому только, что боялись потревожить мамина сибиряка — нет, отсвет его могущества падал и на меня, в глазах посетителей я тоже был посвященный, ученик чародея:
— А что, всем помогает колдун сибирский или только особенным людям?
Рекламировать мамина сибиряка я не собирался, но не вести же тут санпросветработу, не переадресовывать же в поликлинику: раз пришли — значит, заслуживают свою участь. Да и бывали они все множество раз в поликлиниках… Для таких расспросчиков я раз и навсегда вывел железную формулу:
— Пока сами не попробуете — все равно не узнаете. Каждый сам себе испытатель.
Последняя фраза особенно действовала: в ней чувствовалась магическая краткость и энергия. «Каждый сам себе испытатель!» — непонятно и многозначительно.
Только изредка, в особенных случаях, мамин сибиряк прибегал к более сильным воздействиям. Причем довольно неожиданно решал, какие случаи особенные. Иногда очередная страждущая рыдает на весь дом, на колени бухается хватает руку целовать «благодетелю последней надежды», а мамин сибиряк буркнет: «Кишки играт — матку шевелят», сунет, не глядя, Ладу с Лелей — и все лечение. А однажды пришел тихий парень, похож на студента — но даже не бородатый, даже не в джинсах, пожаловался скромно, что «схватывают как судороги здесь вот под ложечкой и никакие спазмолитики не берут», — и тут-то мамин сибиряк встал и принялся волховать в лучшем языческом стиле!
— Спасоличики?! Вдовьи потычики! Хорса проси, дурну кровю истряси!
Откуда-то сама собой — никогда раньше не видел я такой среди его реквизита — явилась на голове мамина сибиряка рогатая шапка. Страшно смотреть.
— Истряси, истряси! Дурну кровь истряси, добру кровь воскреси!
Мамин сибиряк положил свои огромные, похожие на переплетенные корни, ладони студенту на плечи и стал трясти беднягу, повторяя:
— Истряси, истряси! Хорса проси, просо коси! Смели по росе, слюби по красе!
Мамин сибиряк тряс студента все быстрее и мельче, наверное, тот почувствовал бы то же самое, если бы попал на мощный вибростенд, на котором уплотняется в формах полужидкое бетонное месиво.
— Истряси, истряси! Упроси, упроси!
Мамин сибиряк резко убрал ладони с плеч — и студент повалился на пол, и его вырвало зеленой слизью. И меня тоже чуть не вырвало, я выскочил из комнаты, вбежал на кухню, выпил прямо из носика крепкого холодного чаю — и стало легче.
Уходил студент через полчаса все еще дрожащий, но запинающимся языком пытался благодарить. Вообще все страждущие уходили с надеждой — это точно. Идола прижимали к груди, как новорожденного ребенка. Как мало людям надо! И как легко сходит образованность конца двадцатого века. Позолота сотрется — свиная кожа останется…