Man and Boy, или История с продолжением

Парсонс Тони

Пусть только привезет Пегги домой из «Пиццы Экспресс» в целости и сохранности, и тогда я буду счастлив, если он врежется на своем мотоцикле в автобус и его красивое лицо размажется по Эссекс-роуд. Он обошелся с Сид так, как будто она пустое место. И это достаточное основание для того, чтобы ненавидеть его со всеми его потрохами.

Но когда Пегги вернулась домой с нелепой мягкой игрушкой размером с холодильник, вся перепачканная пиццей, я понял, что у меня есть и другая, куда более эгоистичная причина для ненависти.

Даже не пытаясь

противопоставить себя ему, я понимал, что никогда не буду значить для Пегги так же много, как он. Вот что было больнее всего. Даже если он будет навещать ее раз в полгода, а в остальное время шататься бог знает где, он навсегда останется ее отцом.

Именно поэтому у нее голова шла кругом от радости. Не от мотоцикла, не от пиццы, не от дурацкой игрушки размером с холодильник. А от того, что он ее отец.

Я понимал, что смог бы жить вместе с этим напоминанием о том, что Сид трахалась с другим мужчиной. Я смог бы даже полюбить это напоминание. Я мог бы поспорить с мотоциклом, с гигантской мягкой игрушкой и с лицом покрасивее, чему меня.

Но с голосом крови все равно не поспоришь.

28

— На кого я похож? — спросил Пэт, когда деревья в парке облетели и он стал ходить в зимнем пальто, а Джины не было уже четыре месяца с лишним.

Он запрокинул голову, чтобы поглядеться в зеркальце машины, и рассматривал свое лицо так, будто видел его впервые или это было чье-то чужое лицо.

На кого он был похож? Все постоянно твердили мне — и ему, — что он похож на меня. Но я знал, что это не совсем так. Он был значительно красивее. Даже если бы собака не выбила мне все передние зубы, он все равно был бы намного красивее, чем я в детстве. На самом деле он походил на нас обоих. Он был похож и на меня, и на Джину.

— Глаза у тебя мамины, — сказал я.

— Они голубые.

— Правильно. Они голубые. А у меня глаза зеленые. Но рот у тебя похож на мой. У нас с тобой замечательные большие рты. Очень удобно, когда целуешься, правда?

— Правда, — сказал он, не улыбнувшись и не отрывая глаз от маленького прямоугольного зеркальца.

— А волосы у тебя очень светлые. Как у мамы.

— У нее были желтые волосы.

— Они и сейчас желтые, — сказал я, содрогнувшись от этого прошедшего времени. — У нее по- прежнему желтые волосы. По-прежнему желтые. Понятно?

— Понятно, — сказал он, отвернувшись к окну. — Поехали.

«А зубы у тебя мамины, — мысленно продолжил я, — слегка неровные, и когда ты открываешь рот, сразу же становятся видны десны, но от этого твоя улыбка только приобретает особую лихость. А твой коротенький вздернутый нос похож на мой, хотя твердый красивый подбородок у тебя от мамы, так же как и кожа — светлая кожа, которая любит солнце и начинает загорать, как только прекращаются дожди!»

Пэт не был похож на меня. И не был похож на Джину. Он был похож на нас обоих.

Даже если бы он этого и хотел, он не смог бы забыть

свою мать. Она всегда была с ним в его улыбке и цвете волос. Меня преследовал призрак Джины. И Пэта тоже.

* * *

— Что дальше будет с этими детьми? — спросил мой отец. — С детьми типа Пэта и Пегги. Как на них повлияет то, что они выросли только с одним родителем?

Он произнес это не так, как произнес бы раньше: злобно, высокомерно, деланно удивляясь, до чего докатился мир. Он произнес это без своего былого отвращения к родителям-одиночкам и тем переменам в обществе, о которых они напоминают. Он сказал это мягко, с легким недоумением покачав головой.

Вот ты, к примеру, вырос с двумя родителями, — продолжал он. — У тебя было хоть какое-то представление о том, что такое семья. Чем может быть семья и чем она должна быть. Но у них-то это го представления не будет! У Пэта, и Пегги, и других таких же, как они.

— Нет, не будет.

— Я просто волнуюсь, как у них из-за этого сложится жизнь. Если все на свете станут разводиться, то каков шанс, что их дети смогут жениться? А дети их детей?

Мы сидели на деревянной скамейке во дворике, было три часа дня, начинало смеркаться, и смотрели, как Пэт размахивает мечом в дальнем конце сада.

— Кажется, что все разваливается, вся жизнь вокруг нас, — вздохнул папа. — Ты знаешь, что мне сказала Пегги? Она спросила, стану ли я ее дедушкой. Она же ни в чем не виновата, правда? Бедная крошка!

— Конечно, она ни в чем не виновата. Ребенок никогда не виноват. Но, возможно, если эти дети вырастут в неполной семье, они будут серьезнее относиться к браку. И постараются сохранить семью, если создадут ее.

— Ты и в самом деле так считаешь? — с надеждой в голосе спросил мой отец.

Я кивнул, но только потому, что у меня не хватило мужества сказать «нет». На самом деле я думал, что его поколение справилось со своими обязанностями так, как мое поколение даже и мечтать не может.

Его поколение заботилось о своих детях, родители рано возвращались домой, и если у них был собственный дом и они могли провести две недели отпуска вместе с детьми, они уже считали себя счастливыми.

Но мое поколение выросло, поставив на первое место в списке необходимых приобретений кусок личного, индивидуального счастья.

Именно поэтому мы трахаемся на стороне, маемся дурью и гадим на всем своем жизненном пути с такой настораживающей регулярностью.

Мое поколение жаждет красивой жизни. С чего бы нашим детям быть другими? А мой отец довольно рано усвоил, что красивая жизнь никому не проходит даром.

— Да, возможно, все будет нормально, — кивнул отец. — Потому что у каждого ребенка двое родителей, не так ли? Даже у ребенка из — как ты это называешь? — неполной семьи. И, может быть, Пэт, Пегги и все остальные вырастут похожими не на того родителя, который ушел. Может быть, они будут похожи на того, кто остался.