Манечка, или Не спешите похудеть
Шрифт:
— Какой красивый вечер, — прошептала Маняша под боком.
Выбираясь из памяти, будто из селя, Виталий устремил к ней подсвеченные луной аквамариновые глаза. Он даже по пьяной лавочке никому не рассказывал о том, что случилось летом его последнего сезона, а тут вдруг язык зачесался. Еще захотелось сказать Маняше что-нибудь возвышенное, сентиментальное. Например, что с ним такое впервые, ведь так оно и было на самом деле… Но желание длилось одно искушающее мгновение и отпустило.
Пусть он останется для нее человеком без прошлого. Ей открыто его тело,
…Она знала, что, если задаст один вопрос, за ним потянутся прочие, и выяснится, как жил Виталий до их встречи. Зачем? Маняше совсем не хотелось выведывать о нем, незнакомом, жившем в неизвестное ей время. Он нравился ей нынешним, грубоватым и хмурым, но настоящим. Таким, пусть ненадолго, он принадлежал Маняше, как принадлежал ей безымянный мальчик из соседнего подъезда, который питал к ней нежные чувства очень давно. В прошлом веке, где навсегда остались детство, дедушка и козел Мучача. Маняша тоже ничего не рассказывала. Они лежали, тихо обнявшись, не играя в слова, не пытаясь произвести друг на друга впечатление. Она считала его просто бомжем, он ее — просто Маняшей.
Звездная полоса за окном понемногу начала тускнеть. Одна за другой гасли в городе звезды. Поздний вечер перешел к ночи, и люди тушили свет. Маняша тихо засопела на плече Виталия. На краешек ее щеки упал скупой лунный луч. Виталий улыбнулся: Маняшина кожа была покрыта тончайшим абрикосовым пушком. Он смотрел, как она спит, по-детски подложив под щеку ладонь. Ноготь на мизинце обкусанный — видимо, давняя, детская еще привычка. Он подумал, что ему нравится Маняшино ночное существо, заливающее нежностью его обмороженное сердце.
Стыдясь душещипательных мыслей, Виталий осторожно высвободил плечо, перебрался через Маняшу и сел на постели. Плечи обдало холодом.
…Какая белиберда! Он передернулся от отвращения, чувствуя себя добычей, дичью, «зайчиком», метко подстреленным старой девой на охоте в мужском лесу. Самое время уйти. Пусть поищет другого идиота для своего каверзного проекта.
Он, конечно, понимал, что она не собиралась его перехитрить. Но ведь перехитрила! Пусть неосознанно, не специально, а все же!.. Виталий представил расцветшие в Маняшиных мечтах сады, коттеджи… бассейны… и почувствовал себя обманутым, словно она, лукаво подсунув ему себя, отняла у него свободу.
Начала томить жажда. Возмутился против трезвости хозяина организм, привыкший к каждодневной спиртовой норме. Чтобы подавить глухой бунт глотки, желудка, всей вожделеющей хмеля плоти, Виталий вышел в кухню и хотел зачерпнуть ковшом воды из кадушки, но только нагнулся над ней, как в черном водяном круге увидел мертвенно-белое лицо. Лицо покойника, с темными провалами вместо глаз и рта.
Виталий отпрянул. Подождал, пока утихнет загрохотавший в висках пульс, и снова приблизился к кадке.
— Егор? — прошептал он, пристально вглядываясь в агатово-зеркальную гладь.
Нет, померещилось. Лунный
До ближайшего круглосуточного магазина два километра пути, подсчитал Виталий, продолжая рассматривать в кадке черно-белую графику лица. Если объяснить Маняше, она даст денег… Или лучше не будить, взять самому, быстренько сбегать туда, обратно и сказать утром? А еще лучше — удрать от нее с деньгами. Сам же только что думал уйти.
Отражение, вовсе не напоминавшее Егора, подмигнуло и всплеснулось. Несколько бесконечных минут Виталий боролся с собой. Затем, дрожа от стыда и нетерпения, бесшумно оделся и на цыпочках подобрался к дамской сумочке. Она лежала на стуле у кровати под накинутым на спинку цветастым платьем. Маняшин скромный кошелек, прощально звякнув копейками, перекочевал из открытого кармашка сумки в нагрудный карман драной куртки.
Виталий готов был себя убить. Но — после. После того, как в груди разольется вожделенный этиловый огонь… Духовная деградация, подумал о себе отстраненно. Распад зависимой от алкоголя личности. Что ж, примите искренние соболезнования, Виталий Закирович, недостойный член нашего общества.
Дверь предательски скрипнула.
— Вы уходите? — сонно пролепетала Маняша.
— Да, — подтвердил он в отчаянии. — Да, мы уходим. Мы сперли все твои деньги и удираем, как последние сволочи.
— Оставьте мне, пожалуйста, на автобус, — попросила она. — А то отсюда до дома далеко пешком идти.
— Прекрати называть меня на «вы»! — закричал Виталий, задыхаясь от ярости и бессилия. — Я — бомж, а не бизнесмен в «Мерседесе»! Я — вор и пропойца, можешь ты это понять?! Я свою совесть просрал, пропил, мне бутылка водки дороже тебя, дороже всего, даже этой чокнутой жизни!
— Вы… ты не такой, — сказала Маняша тихо, но твердо. — Я не верю.
— Дура, — с сердцем пробормотал он. — Господи, какая дура…
— Дура, — согласилась она кротко. — Круглая дура. Мне с детства говорили.
— За что мне это наказание! — простонал Виталий, бурно изумившись, жалея Маняшу и досадуя на ее безнадежное смирение. — Никакая ты не дура! Ты — просто… Ты — просто Маняша!
— Меня так зовут на работе, — она несмело засмеялась. — Они думают, я не знаю, а я знаю.
— Вот как… Стало быть, просто Маняша, — повторил он угрюмо, вдруг наливаясь темной злобой против тех, кто посмел ее так называть.
— Я не обижаюсь. Это лучше, чем когда зовут Марией Николаевной. Маняша — честнее.
— Наверное, — подумал он вслух. — От Марии Николаевны было бы сложно уйти.
— А от Маняши — нет?
— От Маняши — нет.
— Значит, вы… ты все-таки уходите?
— Я не совсем ухожу. Я… я не могу от тебя так запросто уйти!
— Правда? — прошептала она.
— Да.
Он с размаху сел на скамью и опустил голову, переваривая признание. Помедлив, сказал:
— Короче, так… Вот твой кошелек. Спрячь его от меня подальше.