Манифик
Шрифт:
Исай вернулся к костру.
– Ложись, – указал он на место справа от костра, там были собраны в подобие матраца мелкие ветки с хвоей. При этом он обернулся по сторонам, покрутился, скинул с себя куртку и бросил с другой стороны.
– Это для меня, – пояснил он.
Когда оба улеглись и Исай почувствовал на лице жар от горевших березовых веток, бомж с треском повернул крышку из алюминиевого сплава на бутылке, поднес к губам горлышко и, едва касаясь нижней губой стекла, залил в себя большой глоток спиртного. Сглотнул. Выдохнул. Потом протяжно вдохнул воздух носом, и из его рта вырвался долгий хрипловатый звук блаженства.
– На, – протянул он бутылку, – не бойся, я ее не облизывал. Сделай глоток, а то не прочувствуешь до конца всю красоту, которую
Он держал бутылку на весу, когда Исай посмотрел в его глаза. Они были серыми, но там, за черными зрачками, словно что-то испускало жизнь и разливало ее широким потоком во все стороны: на лес, на залив, на костер и на самого Исая.
Он взял бутылку, поднес к губам, вспомнил, что он на машине и что старается избегать спиртного в принципе, но все-таки сделал глоток. Во рту запекло и появился привкус жженой резины.
– А теперь расслабься и смотри. – Бомж протянул руку вперед, в сторону залива. Там, над горизонтом, едва касаясь его своим величием в месте, где по ту сторону реки полоска деревьев переходила в небо, висел красный шар солнечного заката. – Вот это красота, скажи? – не ожидая подтверждения, восхищенно спросил человек.
Минуты три оба смотрели на красное зарево. Исай поймал себя на мысли, что никогда не смотрел на закат, иначе он бы знал, что, коснувшись горизонта, солнце потом словно падает за него, покидая небо всего за пару-тройку минут. Несмотря на то что оно исчезло за край земли, все еще было относительно светло. Исай посмотрел на лицо человека рядом: на нем в отражении теней от пляски костра застыла легкая спокойная улыбка, такая, будто бы он все на свете знал, но никому ничего не рассказывал, а просто со стороны наблюдал за происходившим вокруг, словно за игрой детей в песочнице.
Исай хотел спросить его, почему и как он очутился в такой жизни, что привело этого человека к такому существованию, почему он вот так, один, не считая сегодняшнего вечера, любуется закатом, почему не живет обычной человеческой жизнью, а ходит в рванине, ест наверняка тоже какую-нибудь мерзость. А человек словно услышал его вопросы и ответил:
– Знаешь, не важно, кто мы. Важно, насколько мы можем быть счастливы.
Исай смотрел, как красные блики от пламени костра пляшут на лице человека. Его слова были для него не то чтобы откровением, а какой-то ожидаемой неожиданностью. Чем-то текучим и вкусным, как молоко матери для младенца.
Он подумал, что ему пора, ведь сказал жене, что приедет не поздно, а уже наступила ночь. Наверное, она волнуется. Ведь она его любит. Наверное. Он не стал прощаться, а просто встал и неспешно пошел к машине.
– Эй, – окликнул его человек, – ты ничего не забыл?
Исай обернулся и увидел, как бомж поднял бутылку на вытянутой руке.
– А на посошок?
«Ну зачем же ты так, – подумал Исай. – Зачем ты добавляешь грязь в такую красоту момента?! Нельзя же упиваться алкоголем, когда упоительно счастье». Он вдруг ощутил, что его обманули. Что все слова о счастье – это словно проверка того, как он исполняет свое предназначение. Проверка, насколько он способен отличить истину от лживого притворства. Ведь многие несчастные притворяются счастливыми и, как Тифозная Мэри, продолжают разносить бациллы несчастья, заражая ими тысячи. Он развернулся и быстро подбежал к бомжу, выхватил у него бутылку из рук, глядя в его глаза, полные страха и непонимания, вылил клокочущую жидкость прямо на костер, который сначала вспыхнул было ярким пламенем, а потом зашипел и наполнил пространство едким дымом. Как только последний плевок выплеснулся из бутылки, Исай крепко взялся за горлышко, широко размахнулся и резко ударил бомжа, сидевшего в немой растерянности от происходившего, по голове.
Его тело рухнуло на землю. Исай зашвырнул горлышко разбитой бутылки, оставшееся в его ладони, далеко в воду. Он не увидел куда, но услышал глухой звук, похожий на громкий глоток. Взяв, бомжа под руки, он подтащил его к воде, сам зашел в нее по колено, перевернул тело так, чтобы оно упало в воду лицом. Он понимал,
Вернувшись на кострище, где еще тлели угольки, распускавшие едкие струйки дыма, он разметал их ногами в чавкавших от воды мокасинах. Потом достал из кармана фонарик и посветил на воду. Тело медленно дрейфовало из залива к реке. Исай устало вытер глаза и направился в сторону автомобиля.
Он ехал к почти девчонке, ей было двадцать три. Он отыскал ее, а может, наткнулся случайно, когда голос изнутри наконец-то сказал ему, для чего он нужен в этом мире, какова его миссия. Он стоял между добром и злом, между счастьем и горем, между радостью и тоской. Он должен был осчастливить мир, и сделать это жестко. Он был санитаром, отсеивателем грязных, зараженных душ и их жнецом.
Конечно же, он не только убивал. Он заработал достаточно денег, но что деньги, зачем они нужны в отдельно взятом кармане, если в окружающем мире столько несчастья? Он создал целую компанию по продвижению счастья. Сначала он собирал двадцать человек, потом сто, потом стадионы. Точнее, собирала его идея, но реализовывали исполнители. Она, его жена, была главной.
Ее звали Аврора. Она была выпускницей школы-интерната, когда он познакомился с ней в библиотеке, куда ходил, чтобы посмотреть на людей, которым еще важны бумажные книги. Перед ней лежало сочинение Артура Эдварда Уэйта «Каббала», открытое на странице с изображением Священного Дерева Сфирот, отражавшего ступени души. Первым его вопросом был: «Зачем?» Она ответила, что хочет понять то, что недоступно многим. Он ответил, что все, что написано в этой книге, не отражает истинного положения вещей. Она спросила: «Почему?» Исай ответил: потому что она написана на другом языке, настоящем для этого учения, потом переведена с него на второй язык, а сейчас она пытается прочесть ее на третьем. Чтобы понимать эту книгу, нужен ее первоначальный вид и чтение в другую сторону с полным пониманием каждой буквы, из которых складываются слова, но понимание это невозможно приобрести и изучить, даже если выучить тот первый, истинный для книги язык. Выученный язык никогда не станет собственным языком, он не будет пропущен через сердце, он всегда будет безэмоциональным, лишенным всех чувств, в том числе и счастья, а значит, бога. С выученным языком можно только делать вид, изображать эмоции, но никогда их не чувствовать, а без эмоций нет понимания, знание есть, а его понимание отсутствует. Язык должен быть разведен в молоке матери, только тогда можно постичь его настоящий вкус.
Он сказал, что может дать ей то предназначение, для которого они здесь встретились, ведь встречи не бывают случайными. И она увидела в нем того, за кем захотела пойти. У нее были шрамы от самопорезов на предплечьях, но она была красивым лицом его идеи, ведь шрамы можно было скрыть легко, а красивое лицо испортить трудно. По легенде, ей было около сорока, она просто не старела, потому что стремилась к счастью. Все тренинги, выступления и марафоны она заучивала по тому материалу, над которым для нее трудились десятки человек, копаясь в религии, мистике и психологии. Сами эти люди окончили психфаки, факультеты философии, социологии и антропологии.
У Авроры был редчайший талант – эйдетизм, фотографическая память. Вторым талантом было умение донести запомнившийся текст настолько выразительно и глубоко, чтобы слушавший ее – слышал.
Зачем это все нужно? Все очень просто: лучше вакцина, а не лекарство. Когда иммунитет готов встретить болезнь и победить ее, отстаивая жизнь, в лекарстве нет особой необходимости, нужны просто витамины, горячее питье или холодный компресс – нужна поддержка, а не пагубное воздействие на печень, почки и головной мозг. А значит, с течением некоторого времени не нужно будет никого находить и устранять как человека, несущего неизлечимую заразу, можно будет просто помочь душе справиться при помощи собственного иммунитета, если вдруг та почувствует себя уставшей.