Манипулируй кем-нибудь ещё
Шрифт:
Каждый замеченный мной признак симпатии наполнял меня радостным чувством. Это были нити поддержки в сером море дней, и, благодаря этим нитям, я оставалась на поверхности. Я привыкла к ним, они были рассредоточены и незаметны другим, но они стали частью меня на пути к себе.
22 мая 2022
Я – рыба.
Ужасное, тягучее чувство, с которым я не могу справиться. День тянется мучительно больно. Утром была в школе, а вечером опять на собрание. 46 орущих детей в одном маленьком классе словно атомный распад демона.
Все как через мутное стекло, делать
Кот, скажи, как получилось так, что я всю систему самооценки выстроила на тебе? Почему не на Федоре? Я шарю плавниками в поисках опоры, но вокруг только песок и мутная вода. Бууульк. Бууульк. Забраться поглубже, чтобы никто не съел. Зарыться в песок.
Жуки и сокровища
Я искала жука в его ладонях, а он с удивлением и восторгом от смелости прикосновения посмотрел на меня. Можно было обниматься при встрече, но – прикасаться друг другу ладонями или кончиками пальцев – табу. Это было бы слишком лично, слишком неправильно. А мы были слишком хорошие, слишком правильные. Всегда на виду. Задача с двумя неизвестными – почему эти два больших плюса так притягивало друг к другу.
Всё было понятно без слов. В таких делах достаточно молчания, разговоров, интереса, улыбок, внимательных взглядов, прикосновений. Мы оба оставались честны со своими половинками, ведь мы любили их большой полновесной любовью и берегли свои семьи, как берегут крепости от осады врагов. Мы ценили свои годы жизни, проведенные в семье. Семья всегда оставалась приоритетом и не подлежала обсуждению. Но душа требовала иначе. Она настойчиво стучала в окна ветками деревьев, хлестала дождями, раскачивалась листвой и звенела пением синиц – «ты что-то упустил, ты что-то упустила».
И вот, на каком-то участке времени, два человека обнаружили, что застряли в этой «любви на всю жизнь», принципах и правильности, а душа все просит, и просит, и все назойливее требует – случилась весна. Она насыпала снега на Южном склоне, разогнала тучи и отправила их оставлять первый след в этой молочной целине, катать до тех пор, пока их траверсы не пересекутся. Они пересеклись своим серотониновым выплеском, и продолжились сном, и четкой уверенностью, что это чувство не одиноко. И знаете, как они распорядились своей судьбой? Они выбрали быть честными с другими, но не с собой. Они выбрали никогда не быть вместе. Никогда не сказали друг другу самых важных слов. Того, что чувствовало сердце, мозг и два танцующих дракона, красный и оранжевый. О том, что видели в сновидениях и как продолжали жить. В этих снах был еще целый мир, в нем также всходило солнце, стояли горы, волновалось море, а люди в поисках счастья сначала пытались найти самих себя.
Однажды наяву я хотела прийти к нему и сказать: «смотри, вот она я вся, и у меня есть немного волшебства для тебя». Но я не пришла и не сказала, потому что побоялась, что от слов, как от света дня, волшебство исчезнет. Я боялась боли и разрушений. Страх – плохой советчик для ловцов жемчуга и искателей счастья. Страх заставляет лгать и утаивать. Страх, как червоточина, разъедает вашу личность и вашу
А моя реальность рядом с ним была полна магии и метафизики. Как ночь у Рицы, когда костер уже погас, и мы не видели друг друга, но каждой клеточкой тела ощущали сидящего напротив, и огромные звезды ныряли с неба прямо в озеро, скрепляя договор о неразглашении. Или когда за общим столом мы случайно соприкасались коленями и оставались сидеть так, радуясь этой маленькой тайне. Как однажды я сказала себе: нет, хватит, больше никогда и не за что, а он в этот же день нашел меня, проехав на мотоцикле прямо по пляжу. Эти отношения были как канва на ткани, они никогда не были на первом плане, но были его самой постоянной, прекрасной и ажурной частью, удерживающей реальность от расползания.
Мы удивлялись одновременной глубине и мягкости чувства, которое не вынуждало делать что-то против своей воли, что-то еще. Оно было таким хрупким, что в момент сомнений можно было закрыть глаза и сказать себе: да нет, я же не делаю ничего плохого. Оно выглядело таким недосказанным, но осознаваемым и явным, и – тянулось годами. И не было никакой возможности от него избавиться. Как только мои эмоции начинали гаснуть, мироздание меньше, чем за неделю, сталкивало нас опять, и все возникало снова.
Я помню, я помню. Достаю стеклянную банку воспоминаний и перебираю каждый момент счастья. Каждый из тысячи тысяч раз, когда он ловил мой взгляд на себе и смотрел в глаза в ответ. Каждый заданный друг другу вопрос. Каждый услышанный ответ, в котором было больше недосказанного, чем просто смысл слов. Каждый вечерний разговор, когда мы дожидались, когда компания напьется и пустится в пляс, а мы можем без пристального внимания поговорить друг с другом. Ту ночь, которую всю, до конца, до утренних сумерек, мы проговорили о сексе. Все те моменты, когда мы склонялись над экраном одного телефона, и мои волосы касались его щеки или плеча. Когда он снимал сторис только для меня и выкладывал их для всех. Когда он делал маленькую глупость и, сам смеясь, заглядывал в глаза: «Смотри, ну ты же улыбнулась».
Или когда мы испытывали крошечную радость, оказываясь рядом на общем фото. Когда, незаметно для других, позади всех, он во время фотографирования обнимал меня и притягивал к себе.
Но лучше всего была последняя пара спусков вдвоём в Архызе: когда мы были вдвоём, мы были друг для друга, и, резко обгоняя, на перегибе рельефа он замирал и дожидался меня, чтобы увидеть, что я еще с ним, я еду следом. Небо накрыло нас, глубокое, как океан, и в нем плыли искрящийся, летящий из-под сноуборда в стороны снег, черные ели, угасающее солнце – все сливалось в одно ощущение слепящего счастья. Тогда казалось, серотонин с дофамином бурлили в каждой клеточке тела, каждой, до кончиков пальцев. Кончиков пальцев, которыми нельзя прикасаться. Я понимала, это нечто особенное.
А еще эти поздние ночи, когда он клал голову мне на колени. Тогда хотелось слушать тишину, (помнишь, однажды, этот шелест снежных хлопьев за окном?) заглядывать в глаза, ерошить его жесткие волосы и беспечно, бесконечно язвить друг другу. Хотелось растягивать это время до бесконечности Лобачевского, где двум параллельным прямым нельзя соприкасаться и даже стремиться в направлении друг друга, а они берут и пересекаются в очень-очень далеком пространстве. Но времени всегда недостаточно. Время неумолимо. Как тогда на пляже, в теплом и вязком песке Пхи-пхи.