Манипулируй кем-нибудь ещё
Шрифт:
Раньше у меня был хотя бы Ханн, и было так хорошо и тепло, что ему можно было сказать, что мне плохо в семейных отношениях, а он меня поддерживал. Мне нужен кто-то, чтобы любить. Мне так грустно сейчас.
Я нахожусь в таком состоянии, что уже который день даже новости толком прочитать не могу. Я просто листаю ленту твиттера, а в голове не остаётся ничего. Внешнеполитические новости – дичайший кринж. Тот самый, который нельзя называть словами. Кот умер, Федор спит на диване уже третий день. Мне хорошо одной, мне нравится спать. Сны, даже муторные, отличаются от реальности. Я придумываю себе новый мир и события, где мне хорошо.
Уважаемый крылатый из сна, кем бы ты ни являлся. Между нами была заключена сделка, и я свою часть выполнила немедленно, а мое третье желание остаётся невыполненным, хотя срок исполнения был
20 мая 2022
Краткая история великого завоевателя.
Кот приходит ночами. Снится разное, что-то происходит, а он всегда стоит в своем горнолыжном комбинезоне, перчатках и шлеме на краю видимости. Он не говорит, не двигается. Смотрит на меня, просит. Я понимаю эту просьбу, он хочет, чтобы рассказали о нем, чтобы он остался хотя бы здесь, в светящемся экране смартфона, тысячей букв и десятком многоточий.
– Ну ты же понимаешь, не получится у меня о тебе история Тура Хейердала? И Чингиз Хана тоже не выйдет. Ни Героя нашего времени, ни Дубровского.
Получится история ёкая бакэнэко, мистического японского существа, кота со сверхъестественными способностями. Он проникает в сны, манипулирует людьми, хитрит и играет ими, принимает образ человека. Бакэнэко тесно связаны с огнем, это их стихия. Я удивляюсь совпадениям, когда узнаю следующий факт. Есть поверие, что все бакэнэко в японский новый год собираются в кошачьем дворце на вершине кошачьей горы – вулкана Нэкодакэ. Японский новый год – это праздник смены сезонов Сэцбун, обычно выпадает на 3-4 февраля. 3-ьего как раз у Кота и был день рождения.
Моему ёкаю неважно, какая история получится. Он хочет просто, чтобы о нем писали. Так вдруг я оказалась так сконцентрирована на одном человеке. Мне важно стало про него рассказать. Я просыпаюсь не в страхе, но оцепенении от этого требования. Внезапно садясь на постели в темноте не понимаю, где заканчивается сон и начинается реальность. Много дней не рисую, не читаю книги. Вспоминаю и пишу дневник.
Пробую.
Он был смешной, несуразный, высокий. У меня всегда возникало две ассоциации. Первая – это татаро-монгольское иго. Казалось, дай ему коня, лук, остроконечную шапку – и тут же в составе Золотой Орды он поскачет разграблять и завоевывать Русь тринадцатого века. Было в нем то отчаяние и контролируемая ярость, что помогают воинам выживать и побеждать. Его карие глаза выдавали в нем что-то такое, то ли ближневосточное, то ли азиатское. Когда он с гиканьем и свистом седлал стул со спинкой, как коня, я ему предлагала, посмеиваясь: поехали в Монголию, посмотрим твою историческую родину, музей динозавров, пустыню и Улан-Батор. А он отвечал: моя родина здесь, но – поедем! Мне нравились его по-азиатски блестящие, темные, курчавые волосы, всегда подстриженные как пушистая шапка. Особенно привлекательной казалась такая деталь: как во время катания у него пряди выбивались из-под шлема игриво загибались по сторонам.
Вторая его ипостась напоминала мне выражение из словарного диктанта: молодой красивый шимпанзе. Было в нем что-то обезьянье: особенно когда он шутил и кривлялся, а когда пел и тянул «у», также по-обезьяньи складывал губы. «А ты смешной, – цитировала я ему после выступления в караоке мем про акулу, – пожалуй, оставлю тебя на завтрак».
Еще у него были непропорционально длинные и мускулистые, как у гориллы, руки. Когда он поднимал из на фото в каком-нибудь торжествующем жесте, казалось, он собирается сгрести окружающих в одну кучу, обнять всех присутствующих на фото. И не было сомнений, что у него получится.
В нем было и привлекательное. Большое, доброе, открытое, веселое, лучистое, капельку мудрое. Он так открыто и честно улыбался, что таяли и соглашались с ним все.
Он был отчаянно-безбашенный, с отточенным, как нож шефа, чувством юмора. За секунду мог исправить положение или довести всех до хохота. Как подтверждение, из памяти всплывает один эпизод. Вся компания была у нас в гостях, и мы играли на плойке в «Это ты!», такую викторину с вопросами друг о друге. Так вот, единственный раз за игру пять человек ответили на вопрос одинаково. Вопрос был такой: «Кто из вашей компании, найдя в лесу мертвого енота, принесет его домой, чтобы похвастаться?» Ну и что вы думаете, чье имя назвали все? Мы очень смеялись, увидев ответ.
Ты был клевый, Кот. Даже так. Классный. Никого, кроме тебя самого, не заботило, что ты на фотомодель не похож. Вспоминаю твою приговорку, цедимую сквозь зубы: «Ничего, что я урод, так я другим возьму». Наверное, ты ждал, что я начну убеждать тебя в обратном и нахваливать твою красоту? Улыбаюсь.
Спасибо, что ты был в моей жизни.
Мы заметили друг друга в момент, когда он уже бежал. Бежал от самого себя. Он уже почувствовал, что семья всепоглощающа, она забирает и впитывает тебя всего, не оставляя тебе самому ни капельки, ни кусочка идентичности. И он испугался. Это был испуг взрослеющего мальчишки, который задается вопросом: а что, если это всё? И дальше ничего не будет для меня самого? Только для нас? А где же здесь я? Что будет со мной?
Пока мы были мало знакомы, мне было интересно наблюдать за ним: как далеко заведет его интроспекция, к каким выводам он придет?
Впервые я узнавала о нем от кузена моего мужа, который восхищался его напускной маскулинностью: «Он отмечает день рождения и приглашает только пацанов, а их жен он не приглашает. Жены и подруги, если хотят, тоже могут праздновать его день рождения, но отдельно, друг с другом». Мне казалось это омерзительным, а личность малопривлекательной и не заслуживающей того обожания, которым осыпал его Мирон. Последнему хотелось такой же легкости и свободы в отношениях, и друг был его кумиром, потому что сумел отстоять свое право на свободное время в семье. А Лось про Кота говорил, что тот не выносит женских разговоров, и, когда они начинаются, всегда раздраженно выходит из помещения на улицу. Так, еще не встретившись с человеком, я заочно, по чужим рассказам, повесила на него ярлык «отвратительный».
Однако, когда мы разговорились с Котом на чьем-то дне рождения, я не увидела в нем признаков мизогинии, которые так раздражали меня в описаниях Лося и Мирона. Возможно, он воспользовался своим умением «читать» людей и быть с ними на одной волне. А может, эта напускная маскулинность в моем присутствии показалась ему стыдной. Он уже любил сноубординг и увлекался мото-спортом, в любви к горам и чувству свободы там и возникла общая точка интересов. Кот почувствовал во мне эту, более зрелую, семейную… обречённость?, она была тайной, которая объединяла. Наверное, это стало ключом к общению. Мы обязательно говорили о важных для каждого из нас вещах при встрече, и я чувствовала, как в этих разговорах он искал и находил себя, взрослел, его бег прекращался. Несмотря на два высших, ему не хватало базы, чтобы читать культурный код и судить обо всем теми категориями, которыми он пытался. В этом он точно проигрывал рафинированным филологическим мальчикам. Зато Кот был с пытливым умом и ярким темпераментом, такой живой и открытый. В нем бурлила та жизнь, которая во мне почти замерла, которой мне так не хватало. Я питалась его огнем, а он – моей уверенностью в жизни.
Безусловно, ему нравилось женское внимание, и всегда он стремился перетянуть его всё на себя. Он буквально млел, когда Рената называла его «альфой» всех мужчин; мне казалось, от таких слов у него расслаблялись плечи и вырастали крылья. Кот всегда был душой компании, но для меня главным стало его естественное стремление к росту. В числе прочего, я ценила его за развитое со временем умение видеть в женщине личность. Но это была длинная дорога длинной в годы. Когда я попала в компанию, сексисткие шуточки были нормой. Девчонки научились закрывать на них глаза. И только я пыталась изжить эту уродливую традицию, борясь с Котом его же оружием. Никто и никогда не подкалывал его так много, как я. За каждую шутку про ПМС или беременность, или умственное превосходство мужчин над женщинами, юморист получал вдвойне. Было чувство, подколки не наносили Коту вреда, отскакивали от него, как резиновые мячики. Но результат был. Я учила его быть мягче, уважительнее к женщинам, и со временем из его общения исчезли шуточки про члены и ПМС, а мат в речи остался только как элемент юмора. Мне нравилось наблюдать, как раз за разом, он от категоричности и бахвальства переходит к более зрелым идеям, размышлениям. И это вызывало уважение. В нем самом была потребность в развитии, я была лишь некой опорной, поддерживающей точкой.