Манная каша
Шрифт:
– Клара сказала ты недавно купался в шампанском? – неловко завела разговор Грета.
– Нет, зачем? Я не хотел купаться, я его случайно пролил. Но сейчас я играл лучше, чем в Париже. Потому что вдохновение… Играть для друзей – совсем другое дело. Представь меня… – Марк покосился на спутника Греты.
– Ах, да. Марк, это – Ганс. Ганс, это – Марк.
– Ты ничего сбацал, старина, – похвалил Ганс, – хотя я бы на твоем месте не брался за Паганини. Тут тонкость нужна. И, пожалуйста, не лажай во втором акте,
– Я постараюсь, постараюсь играть лучше, – заволновался Марк, – Вы, наверное, музыкант?
– Да, я – виолончелист… – скромно заметил Ганс.
– Виолончелист? – изумилась Грета.
– Странная девушка, – кивнул на нее Ганс, – не знает, чем занимается ее жених.
Возникла пауза, Марк смотрел на обоих удивленно и растерянно. Грета не могла поднять глаз, зато Ганс выглядел очень сердитым. Он нервничал и, казалось, не знал что бы такое выкинуть в следующую минуту.
Появилась Клара с подносом в руках.
– Всем манка с пивкой, Марку – без пивки…
– Мы уходим, – заявил Ганс и дернул Грету за руку.
Грета попробовала высвободить руку. Но Ганс настойчиво тянул ее за собой. Чтобы не вышло сцены, пришлось подчиниться.
– Я сейчас вернусь, – кивнула она друзьям.
Он заставил ее надеть плащ и выйти на улицу. Было черно, безлюдно, моросил дождь. Грета остановилась.
– Ну, в чем дело? – сердито спросила она.
– Мы должны уйти. Ты что, ничего не заметила? До чего ты наивна!
Грета молчала. Вдалеке прошуршал автомобиль. И опять все стихло. Потом в здании, словно внутри волшебной шкатулки, прозвучал долгий первый звонок.
– Я возвращаюсь, – всполошилась Грета, – как хочешь.
– Не оставляй меня одного. Пожалуйста, – жалобно проговорил Ганс, – разве ты не видела, как оскорбительно он меня разглядывал, этот классический музыкантишка, на что он намекал? Ты наивна, но я-то в этом разбираюсь. Он запал на меня.
– Чепуха, – запротестовала Грета.
Ганс, воспользовавшись ее растерянностью, увлекал ее все дальше по мокрой черной улице.
– Я буду верен тебе, – пообещал Ганс.
– Зачем ты врал? Врал, что ты музыкант и мой жених?
– Но это правда.
– Что – правда?
– Что я буду играть на виолончели и женюсь на тебе.
– Зачем, зачем ты не дал мне дослушать Марка, зачем устроил все это представление? Неужели нельзя, чтобы всё было хорошо? – наконец упрекнула она.
– Нельзя! Я себя уважаю. И с голубками не общаюсь.
– Не смей сравнивать Марка со всякими там птицами! – Грета захлебнулась словами и замолчала.
Дома Ганс упаковался в ее розовый махровый халат и улегся смотреть телевизор, а Грета принялась вытирать пыль. Она металась по дому, кусала губы, ломала пальцы и роняла метёлку. Она ненавидела процесс уборки пыли. Вспомнила, как Марк улыбался, и что сказал ему Ганс, и что
– Послушай, – она забрала у него пульт и решительно обеззвучила телевизор, – послушай, мы с тобой катастрофически не сходимся характерами. Нам не стоит оставаться вместе…
Ганс метнул на нее презрительный взгляд.
– Тебе нравится унижать меня. Ты специально ждала, чтобы я сделал тебе предложение, чтобы притвориться, что я тебе не нужен.
– Я не ждала. Это недоразумение. Я не собираюсь замуж.
– Унижайте, оскорбляйте, преследуйте. Правильно. Все вы такие.
– Никто тебя не обижает. Все будет хорошо. Ты симпатичный, найдешь себе подходящую подружку.
– Я вернусь в свою комнату и сразу же перережу себе вены. А я так верил в тебя…
– Но почему именно в меня? Ты ведь жил до сих пор без меня, мы даже не были знакомы, и ничего, – запротестовала Грета.
– Я не могу жить один.
– Живи с родителями. Я ведь тебе чужая.
– Мама меня не любит. Папа меня истязает. Он берет жесткое махровое полотенце и натирает мне спину до крови. Он садист. Иногда он трет меня щеткой для пяток. В армии он мучил солдат. Теперь уволился в запас и отыгрывается на мне.
Грета сначала онемела от такого признания. До сих пор ей не приходилось видеть ни садистов, ни их жертв, и она не очень-то верила в их существование. Она полагала, что все люди нормальны, а их разнообразие касается только степени красоты, интеллекта и таланта. Те, кто не прекрасны, все равно по-своему хороши. Ганс сказал правду – она была до невозможности наивна.
– Как же ты ему позволяешь тереть тебя щеткой для пяток? – спросила она.
– Не могу же я поднимать руку на отца.
– Это все чепуха. Ты нарочно выдумал.
Ганс задрал полы халата. Грета ничего не разглядела на его стройной белой спине, но она, по правде говоря, боялась что-либо увидеть. Ганс усмехнулся.
– И так – с детства, – уныло признался он.
– А мама?
– Хорошо, что мама не знает. А то она бы придумала еще более изощренные пытки. Она умнее папы.
Ганс сморщил нос. Жалость к себе не позволила сохранить спокойствие, достойное повидавшего виды мужчины, сами покатились из глаз слезы. Глядя на него, Грета тоже заплакала.
– Ах, Гансик, я не знала, прости меня. Не ходи к ним больше никогда.
Грета обняла его.
– Никогда, никогда, никогда.
– Нет я пойду, – упрямо возразил Ганс, – я сын. Я люблю маму. Я пойду к ней завтра утром. Отец будет истязать меня, может быть, замучает до смерти. Но я пойду ради того, чтобы увидеть маму.
– Не ходи, – взмолилась Грета.
– Ты не имеешь права не пускать меня. Я не твоя собственность. Я предупреждал, я не собака. Я решил пожертвовать собой ради мамы.