Манускрипт дьявола
Шрифт:
– Труп Якоба – тоже твоих рук дело?
– А как же? – удивленно отозвалась Молли. – Эдвард, ты все еще не понял? Я знала, что произойдет, я предвидела твои поступки и поступки тех, кто оказывался рядом с тобой. Ты должен был выглядеть лжецом или помешанным, а значит, любое подтверждение твоих слов следовало уничтожить. Ты оказал мне большую услугу, скитаясь далеко от Праги, ибо за время твоей поездки я успела превратить дом в развалины. А Катерина очень помогла нам, когда вы отправились к ней с расспросами. Боюсь, после вашей беседы тебя все-таки сочли умалишенным, бедный Эдвард!
– Толстая
Молли покачала головой:
– Она хорошая женщина, Катерина. Однажды ты выставил из дома служанку, которая чем-то не угодила тебе. Конечно, ты не вспомнил ее, увидев во второй раз. Мне повезло – оказалось, что она живет по соседству с «Хромым Копытом». Не пришлось ничего объяснять ей, кроме того, что ее притворство повредит тебе. Этого оказалось достаточно – Катерина тут же согласилась. Я помню, Эдвард, как-то в разговоре со мной ты назвал ее тупоумной коровой… Повторишь ли ты теперь свои слова?
Я молчал.
– Теперь, Эдвард, я могу считать себя отомщенной. Император уверен, что ты – мошенник, подсунувший ему подделку, и тебе никогда не убедить его в обратном! Ты не найдешь ни единого подтверждения своим словам – мы с Джейкобом позаботились об этом. Остаток твоей жизни пройдет в тюрьме, и каждый день ты будешь вспоминать, кому обязан своим падением. Тебя будут грызть мысль, что ты был богат, знаменит, обласкан монархом, и все это пошло прахом! Самое же смешное, Эдвард, состоит в том, что все это время ты был честен с Рудольфом! Кара, которую ты несешь, кажется тебе незаслуженной, и, зная тебя, не сомневаюсь, что ты стонешь по ночам от беспомощной злости на весь мир…
Каждое ее слово попадало точно в цель, раня меня так, как не ранил бы и кинжал. Эта женщина, будь она проклята, читала в моей душе.
– Быть может, я облегчу твое существование, как ты меня и просил, – сказала Молли. – Знай, что бесславное окончание твоей жизни все же заслужено тобой. Но не событиями последних лет, а тем, что ты сделал со мной когда-то. Утешься этим, если ты способен утешиться.
Она надела чепец и, туго завязав его под подбородком, принялась заправлять выбившиеся волосы. Я следил за ее действиями с таким чувством, с какими приговоренный может следить за действиями своего палача, проверяющего крепость веревки. Меня охватило желание сказать ей то, что разрушит спокойствие и невозмутимость этой женщины, и вдруг я понял, что это может быть.
– Что ж… Быть может, твоя игра и удалась, малышка Молли, – сказал я с торжеством повешенного, знающего, что и палач вскоре будет приговорен. – Но тот негодяй, твой союзник, которого ты называешь Джейкобом, поплатился жизнью! Пусть тогда я не хотел его смерти, но теперь я готов возносить хвалу Господу Богу каждый день за то, что моя рука не дрогнула! Помню, из него натекло столько крови, сколько не выливается из свиньи, когда ее режут… Ха!
Я усмехнулся, полагая, что наконец-то мне удалось ударить по ее чувствам. Всмотрелся в лицо Молли, ожидая увидеть на нем следы горя или растерянности… Но увидел вовсе не то, на что рассчитывал.
В
– Что, что такое? – забормотал я, желая избежать этого сочувственного взгляда, вдребезги разбивающего все мои замыслы. Женщина, потерявшая близкого ей человека, не может так смотреть на его убийцу! Что же я сделал не так?!
– Мой наивный Эдвард, – медленно проговорила Молли. – Ты кажешься таким хитрым… Так оно и есть. Отчего же иногда бывает легче обмануть хитреца, чем несмышленого ребенка?
– Ты не могла обмануть меня в подземелье алхимика! Я никогда не поверю тебе!
– Мне? Что ж, не буду требовать от тебя невозможного. Просто подойди к окну.
Поскольку я застыл на месте, Молли повторила:
– Подойди, не бойся. Ближе, ближе…
Я приблизился вплотную к решетке. Под окном, выходившим на задний двор тюрьмы, была небольшая утоптанная площадка, трава на которой пожухла и съежилась от холода. А посреди этой площадки, сложив руки за спиной и обратив лицо к нашему окну, стоял человек в длинной сутане – ничуть не похожий на убитого мною алхимика.
– Это не Якоб! – ощутив несказанную радость, воскликнул я. – Кого ты подсовываешь мне, Молли?
Я хотел посмеяться, чтобы хоть в этом одержать над ней победу, но в этот миг бледный солнечный луч упал на лицо человека, стоявшего под окном, и смех застыл на моих губах.
Я узнал его. Я видел его много лет назад – и все же узнал. Моя память на этот раз не подвела – но, клянусь, лучше бы мне оставаться в неведении!
Ибо среди пожухлой травы стоял не кто иной, как священник, которого когда-то я встретил в местечке Треширтон. Тогда он казался юнцом – теперь же это был возмужавший человек с непроницаемым лицом, смотревший в мое окно, не отводя взгляда.
– Конечно же, это не Якоб, – раздался голос Молли за моей спиной. – Якоба никогда не существовало. Была лишь борода Якоба, бельмо Якоба, повязка, рубаха и кровь Якоба. Но его самого не было.
Я хотел закрыть глаза, но проклятое воображение оказало мне дурную услугу, прежде чем я успел это сделать. Против своей воли представил я лик того, кого она называла Джейкобом, обрамленным косматой белой бородой, закрыл ему один глаз повязкой, обрядил его в длинную рубаху – и предо мной предстал Якоб. Нет, не он… Кукла! Лицедей в уличном театре! Играющий в спектакле для меня одного…
Губы мои растянулись в улыбке, и смех начал рваться изнутри – высокий, тонкий смех, столь непохожий на обычное мое фырканье.
– Но кровь… – выговорил я, пытаясь заглушить его, загнать внутрь, – откуда взялась кровь?! Ведь я убил его! Своими руками!
– Твоя шпага проколола пузырь со свиной кровью, – сказала Молли. – Он был спрятан у Джейкоба под рубахой, привязан к телу.
Я вспомнил, как это было, и понял, что у меня не осталось ни одной иллюзии, за которую я мог бы ухватиться. Старик – я все еще мысленно называл его стариком, – нарочно вывел меня из себя, заставил взяться за шпагу. А затем, дождавшись моей угрозы, шагнул и напоролся точно на острие. Даже если бы у меня и в мыслях не было убивать его, все произошедшее выглядело как убийство. В первую очередь для меня самого.