Марат
Шрифт:
Крайне тяжелое внутреннее положение страны и грозная опасность, нависшая над Францией и революцией со стороны иностранных интервентов, вторгшихся в глубь страны, угрожавших Парижу, обострили эту борьбу между Горой и Жирондой и в короткий срок довели ее до логической развязки.
Борьба между Горой и Жирондой не сразу могла раскрыться в своем истинном содержании. Первоначально она приняла форму столкновений между Коммуной и Законодательным собранием.
Марат вскоре же после победы народного восстания 10 августа был приглашен в состав Наблюдательного комитета Парижской коммуны. Он стал с этого дня одним из самых деятельных и влиятельных ее членов наряду с Робеспьером и другими вождями.
В положении Марата после свержения монархии многое изменилось. После четырехлетней
Борьба продолжается. Влияние Друга народа в это время огромно. К голосу Марата теперь прислушивается вся страна, его имя хорошо знают за пределами Франции. В глазах широких народных масс Марат является наряду с Робеспьером и Дантоном одним из самых любимых вождей революции. Простые люди видят в нем воплощение революции.
В ближайшие дни после 10 августа Марат высказывает глубокое удовлетворение происшедшим. Но он вместе с тем предостерегает народ. Он понимает, что борьба еще не закончена, что она будет продолжаться, что она вступает в свою более острую фазу. Замечательная политическая проницательность Марата подсказывает ему, что теперь главным противником революционной демократии являются жирондисты. «Партия государственных мужей», как иронически называет ее Марат, будет быстро совершать эволюцию — из консервативной партии она превратится в контрреволюционную партию. Но Марат не опережает событий. Он ограничивается общими предостережениями. Марат не склонен умалять значение 10 августа, но он хочет, чтобы народ не упивался завоеванной великой победой.
«Славный день 10 августа может оказаться решительным для торжества свободы, если вы сумеете использовать свои преимущества», — пишет Марат вечером того же дня. Марат предостерегает народ против всякой самоуспокоенности, напоминая, что сопротивление контрреволюционных сил еще не подавлено, что после понесенного поражения оно еще больше возрастет. «Страшитесь реакции, — напоминает Марат, — повторяю вам, ваши враги не пощадят вас, если судьба повернется к ним лицом».
Жизнь еще раз подтвердила правоту Марата. Дни народного ликования, упоения победой, одержанной 10 августа, продолжались недолго. Положение на фронте резко изменилось. 19 августа армия контрреволюционной коалиции перешла государственную границу и вторглась в пределы Франции. Французские войска под натиском интервентов откатывались в глубь страны. 20 августа армия герцога Брауншвейгского осадила Лонгви. Старинная французская крепость располагала сильным гарнизоном, многочисленной артиллерией, большим запасом продовольствия. Но через три дня, 23 августа, над Лонгви взвился белый флаг. Крепость была сдана. Что это было, измена? Страх перед врагом? Неспособность оказывать сопротивление? Современникам было трудно разобраться. Они терялись в догадках. Но как бы там ни было, величайшая ярость охватила сердца патриотов. А между тем интервенты продолжали двигаться вперед. Черёз несколько дней они осадили Верден — последнюю крепость, преграждавшую дорогу в Париж. 2 сентября Верден пал. Путь на Париж был открыт.
На западе Франции, в Вандее, вспыхнул мятеж роялистов. Бретань была охвачена волнением. В Париже и провинциальных городах настроенные враждебно к революции элементы, не стесняясь, высказывали вслух надежды на скорый приход интервентов. Лидеры партии фейянов Александр Ламет, Адриан Дюпор, Морис Талейран и их друзья и сообщники после 10 августа бежали из Франции. Но у бежавших лидеров осталось немало тайных друзей в Париже, в армии, в провинции: они стали рассадником заговоров, недовольства, смуты.
Продовольственное положение страны заметно ухудшилось. Для того чтобы кормить большую
Продовольственные затруднения били прежде всего по неимущим трудящимся города — по бедноте, рабочим, ремесленникам. В среде бедного люда росло недовольство, все чаще раздавались требования обуздать спекулянтов, обеспечить снабжение городов. Крестьянство все еще не могло избавиться от феодального гнета, который и три года после начала революции продолжал его давить. С весны 1792 года вновь поднялась волна крестьянских выступлений, прокатившаяся почти по всей стране. Даже жирондисты поняли необходимость идти на уступки. Законодательное собрание в августе 1792 года приняло декреты о разделе общинных земель и о новом порядке продажи земли эмигрантов. Поступающие в продажу участки дробились теперь на мелкие доли — от двух до четырех арпанов, что облегчало их приобретение малоимущими слоями деревни. Был принят также декрет, согласно которому феодальные права, не подтверждаемые соответствующими документами, считались утратившими силу. Конечно, аграрное законодательство августа 1792 года было шагом вперед, но оно не дало главного, к чему стремились крестьяне, — оно не уничтожило полностью феодальных привилегий и феодальных прав, оно не дало в руки крестьянства земли.
Основной заботой дня, заслонившей все остальные, оставалась задача спасения страны от иностранного нашествия, организация защиты родины и революции.
В эти тревожные и смутные дни жирондисты не проявили ни твердости, ни решимости. Они растерялись, когда французская армия начала отступать. Ролан предложил перенести заседания Конвента в провинцию, в Блуа или в Тур. Это предложение доказывало, что в глубине сердца Ролан, как и другие жирондисты, допускал возможность сдачи Парижа. За суровой внешностью строгого, спартанского воителя скрывалась заячья душа. Но Дантон, приобретавший все большее влияние в эти дни, решительно воспротивился этому трусливому плану. Предложение Ролана было отвергнуто. По призыву Парижской коммуны население столицы напрягло все свои силы для продолжения борьбы.
Марат в эти горячие недели августа — сентября 1792 года развил кипучую энергию. Он не выпускал уже регулярно свою газету, хотя возможности для этого были теперь большими, чем раньше. Все чаще он составляет короткие воззвания, листовки к своим соотечественникам, к населению Парижа, к гражданам Франции. Эти листовки, содержавшие сжатые, энергичные обращения к народу, расклеивались на стенах столицы. Он знал, что сам народ будет заботиться о том, чтобы воззвания знаменитого редактора «Друга народа» оставались на стенах домов. И действительно, те, к кому обращался Марат, услышали его голос.
Главный удар Марат сосредоточивает в это время против Законодательного собрания. Марат открыто издевается над этим собранием, именующим себя национальным, но в действительности представляющим собою силу, враждебную французской нации. Попутно он мечет стрелы и в партию бриссотинцев. Он высмеивает ее лидера Бриссо и ее прославленного оратора «тартюфа Верньо». Но это еще авангардные стычки; время решающих боев с жирондистами пока не пришло. Марат сохраняет в то время доверие к жирондистскому министерству и в ряде выступлений отзывается доброжелательно и сочувственно о министрах Исполнительного совета. Он не торопится с обвинениями.
Марат не скрывает от народа опасностей, нависших над страной. Но как их преодолеть? В чем главная сила, которая может спасти Францию? Марат видит ее во французском народе. Он указывает на воодушевляющий пример Парижской коммуны, которая является истинным выразителем народных интересов. «Плоды блестящих побед будут, конечно, потеряны, — пишет Марат, — если патриоты, депутаты Коммуны, не останутся на посту, если они не разовьют всей своей энергии, пока свобода не будет закреплена».
И Марат набрасывает план безотлагательных мер, призванных спасти родину.