Марат
Шрифт:
Эта третья часть церковных земель должна быть разделена между неимущими мелкими участками. Тем самым, говорил Марат, «выполнили бы по отношению к ним неотложное обязательство, возлагаемое справедливостью, сделали бы их полезными гражданами, крепко бы привязали их к революции, и государство выиграло бы от этого вдвойне».
В том же обращении к Конвенту Марат предлагает одновременно все общинные пустошные земли также разделить между бедняками, распределить их небольшими участками, снабдив дополнительно неимущих земледельческими орудиями, семенами и средствами пропитания на первые полгода.
Эти предложения Марата касались самых важных проблем революции. Марат, казалось, исправлял свои прежние ошибки.
Его обращение к Конвенту в марте 1793 года, его смелый и практически легко осуществимый проект: разделить часть церковных и общинных земель между неимущими — были исполнены революционного дерзания и мудрости. Этот план, будь он осуществлен в жизни, означал создание нового широкого слоя крестьянства, получившего землю от революции. Понятно, что в этом плане не было ничего социалистического. Речь шла о создании нового класса мелких собственников крестьян. Но эта мера в ту эпоху — смертельной войны с феодализмом — имела огромное революционное значение.
Замечательно, что Марат, внося свой предложения в Конвент, выступал прежде всего как революционный вождь, видевший в предлагаемых мерах решение стратегических задач. Конечно, он говорит о долге перед неимущими, о принципах справедливости. И все-таки главное для него в другом. Марат дважды подчеркивает, что, наделяя неимущих землей, тем самым привязали бы их крепко к отечеству, к революции.
Это значит, говоря иными, современными словами, что Марат видел в этом прежде всего средство расширения социальной базы революции, создание в лице нового крестьянства, получившего землю от революционной власти, прочной социальной опоры революции.
Несколько месяцев спустя, после того как якобинцы пришли к власти, в иной форме, с рядом поправок и дополнений, эти идеи Марата были претворены в жизнь в аграрном законодательстве якобинского революционного правительства.
Но первым необходимым условием разрешения экономических, социальных и политических задач, стоящих перед республикой, является, по мнению Марата, доведение до конца борьбы против Жиронды. Сокрушить «партию государственных людей», уничтожить ее политическое влияние — это является повелительным требованием момента, условием существования республики.
Борьба против Жиронды становится постоянным мотивом всех выступлений Марата в это время.
Так, например, отвечая на письмо одного из своих корреспондентов, некоего гражданина Шарпантье из департамента Вьен, который жаловался на различные местные злоупотребления, Марат писал так:
«Необходимо подождать, мой доблестный согражданин, казни бывшего монарха и окончательного ниспровержения партии Ролана. Тогда мы посмотрим, как установить царство равенства и свободы, ибо мы все еще пребываем в царстве злоупотреблений, беспорядков и анархии. Если усилия Конвента окажутся бесплодными, придется подождать событий, которые, во всяком случае, произойдут, ибо народ хочет быть свободным. И вот как только восстание станет повсеместным, тогда придет время призвать к ответу ваших утеснителей, этих опор старого прошлого. Народу давно следовало бы взяться за это. Без этого нечего надеяться ни на мир, ни на свободу, ни на счастье».
В этой записке, которая интересна тем, что она выражает, так сказать, будничные, повседневные мысли Марата, примечательны две идеи, высказанные вполне отчетливо: это твердая уверенность в том, что необходимо уничтожить партию Ролана, те есть партию жирондистов, и мысль, что, видимо, не удастся обойтись без нового народного восстания.
Марат, следовательно, еще в декабре 1792 года допускал возможность нового народного восстания для устранения власти Жиронды.
Всей силой своего огромного авторитета Марат обрушивается на жирондистов — на этих коварных и вероломных «усыпителей», партию, «которая является не только решительной защитницей контрреволюции, но и сама представляет собой открытую контрреволюцию».
Может быть, он вспоминал теперь иногда дни своей юности на берегах Жиронды, в богатом, цветущем, кипящем жизнью Бордо? Это они — все эти богатые купцы, финансисты, арматоры, мануфактуристы, жадно тянущиеся к золоту, гонящиеся за наживой, охотящиеся за барышом, сегодня, как волки, готовы наброситься на республику, провозглашавшую своей великой целью — равенство.
За спиной Бриссо, Верньо, Гаде, Жансонне, за спиною партии Жиронды он видел эту алчную стаю хищников, так знакомую ему по первым нестираемым воспоминаниям молодости. И он писал депутатам Конвента со всею силой глубокой убежденности: «Необходимо, чтобы мы их раздавили, или они раздавят нас; куда же ведет ваша политика умеренности, как не к гибели отечества? И разве вы не чувствуете, что со времени казни тирана для вас нет спасения, кроме победы?»
Исход борьбы в Конвенте решала «равнина» — она колебалась. Депутаты «болота», которые определяли всякий раз, на чьей стороне большинство, чувствовали, как быстро тает престиж и падает влияние Жиронды, как растет против нее раздражение народных масс, как возрастает авторитет якобинцев. Но они все еще не решались оставить Жиронду; завершение сражения им все еще казалось не ясным; кто победит — было трудно предугадать, и они голосовали еще, по большей части, за партию Бриссо — Верньо.
Но голос Марата был слышен не только в стенах Конвента, где тертые политические дельцы из числа. депутатов «болота» всякий раз хладнокровно взвешивали — чья перетянет? Голос Марата был всегда обращен к народу; он доверял революционному чувству и политическому разуму простых людей; и свои послания к Конвенту он публиковал на страницах своей газеты, через головы депутатов, апеллируя к народу Парижа..
И простые люди внимали голосу Друга народа. В Сент-Антуанском и Сен-Марсельском предместьях, в кварталах, населенных парижским плебейством, не было более популярного и уважаемого имени, чем имя доктора Жана Поля Марата. Его горячие елова доходили до их сердец. Он выражал вслух, во всеуслышание то, что неясно бродило в их сознании. Он был выразителем их дум и чаяний, но он не только формулировал их часто недодуманные до конца мысли, он их обогащал новыми идеями, он звал их вперед, открывал широкие перспективы, подсказывал правильный образ действий.
В понедельник, 8 апреля, депутация секции Бон-Консей, одной из самых боевых демократических секций столицы, явилась в Конвент, чтобы представить ему петицию. Представитель секции обратился к депутатам с речью: «Законодатели! Секция Бон-Консей направила нас к вам, чтобы потребовать от вас самого строгого расследования предательства презренного Дюмурье… Предатель имел сообщников не только в рядах своих легионов. Не вправе ли народ полагать, что они имелись всюду, вплоть до вашей среды…» Буря негодования на правых скамьях и аплодисменты на левых прервали оратора. Но он продолжал: «Уже давно голос народа вам указывает на всех этих Верньо, Гаде, Жансонне, Бриссо, Барбару, Луве, Бюзо и им подобных; что вы медлите с обвинительным декретом против них? Вы объявляете Дюмурье вне закона, но вы оставляете его сообщников заседать среди вас!» И он призвал представителей народа, патриотов Горы, подняться в единодушном порыве, чтобы искоренить до конца измену.