Марчук Год демонов

Автор неизвестен

Нашлось место и лирике: «Уважаемые товарищи избиратели! В канун ответственного момента в жизни нашей страны, в период революционной перестройки убедительно прошу Вас найти несколько минут времени, чтобы ознакомиться с тем, что меня до глубины души волнует».

Любомир в пересказе биографии кандидата на первом месте поставил фразу о том, что дед секретаря ЦК пал жертвой сталинской коллективизации. Затронул проблему отношения к инвалидам, воинам-афганцам, женщинам и детям-сиротам, роль семьи в общественном воспитании подрастающего поко­ления. Это было подчеркнуто в тезисах Ивана Митрофановича красным каран­дашом. Заканчивалось это развернутое воззвание перечнем заслуг и наград кандидата, его обязательностью следования выдвинутым

обещаниям:

1. Быть всегда с людьми. На деле реализовать свою позицию, свои убежде­ния, твердо отстаивать их, уважая оппонентов.

2. Выработать и принять дополнительные меры по выполнению програм­мы «Жилище—2000». Только социалистический путь развития республики в составе обновленной федерации. Каждой семье в Белоруссии — индивидуаль­ный радиометр — дозиметр! (И это было подчеркнуто красным карандашом.)

Работой своего доверенного лица Иван Митрофанович остался доволен. Пока все ладилось. Одно настораживало: где баллотироваться? Идти наобум по нынешним временам было рискованно. Могли запросто прокатить высокий партийный чин. Хотелось быть уверенным в победе. И вот когда они со Зло­биным, похожие деятели, но не похожие темпераментами, сошлись за рюмкою коньяка, ректор обрадовал:

— Попытаешь счастья на периферии. Есть альтернативная пешка. На роди­не моего двоюродного брата. Его сына выдвинули кандидатом. Не знаю, какую попросят мзду...

— Не без этого.

— За два дня до голосования он снимет свою кандидатуру.

— Железно?

— Думаю, надежно. Ты останешься в бюллетенях один.

— Кто он?

— Механизатор. Работник толковый. Быть политиком, депутатом ведь не всем дано, это искусство. Он четыре года стоит в очереди на квартиру и пять лет на «Жигули». Да помоги ты ему в житейском плане, он самолично пойдет по хатам местечка агитировать за тебя.

— Г арантии?

— Девяносто девять процентов. Я уже переговорил с ним.

— Меня не подключай. Я не должен участвовать и что-либо предприни­мать.

— Уж как не знать. Он ради машины лыжи навострил в депутаты.

— С машиной поможем. С квартирой сложнее. Будем прорабатывать. Как ты себя чувствуешь?

— Дел невпроворот. И время, и силы — все отдаю предстоящим выборам.

— Моя помощь в чем заключается?

— Через своих людей в избирательной комиссии определи мою канди­датуру в спокойный территориально-избирательный округ. Только чтобы не было конкурента из священнослужителей. Наш народ наивен, думает, что попы смогут накормить его. Казна государственная будет чахнуть, а ихняя богатеть.

И вроде протестовать грешно, к любви зовут, к смирению, к обузданию грехов­ных страстей. Вот ведь хитро — и народного контроля нет, никто не в силах проверить эффективность их программ. Они были гонимы, по ним соскучи­лись, мы набили оскомину, потому во всех округах попы победят. Так что уволь меня от соперничества с ними, остальное беру на себя.

«Свои люди» подобрали Злобину округ в районе автомобильного завода. Округ, в котором были расположены два общежития института, два ресторана, восемь магазинов, общежития кооперативного техникума, устраивал ректора. Группа поддержки, возглавляемая преданным Дорофеенко, широким фрон­том наперегонки кинулась агитировать слои населения за своего кандидата, который в случае избрания обещал наконец-то всем счастливую и бесхлопот­ную жизнь. Компьютерная и множительная техника института работала без выходных. Листками-воззваниями, обращениями к избирателям, биографией с огромным портретом, программами кандидата засеяли не только округ, а почи­тай, полгорода.

Барыкин вдумчиво, как он привык делать все, знакомился с программами.

«Хозрасчет без демократии — утопия! Голосуйте за К. П. Злобина. Извест­ный экономист, профессор, лауреат Государственной премии, ректор института знает, как безболезненно для рабочих и интеллигенции перевести экономику на рыночные отношения».

Лавируя, соглашаясь

с диаметрально противоположными определениями, Злобин, умело варьируя тезисы в зависимости от обстановки и аудитории, убийственно критиковал линию партии, обещал восстать против привилегий партийных боссов. Это всегда проходило под аплодисменты. Как правило, воз­гласы одобрения вызывало и это: «Без демократизации политической структу­ры некому будет отнять власть у бюрократов и перестройка неизбежно закон­чится новым застоем!»

Злобин умел чувствовать аудиторию, не робея, не колеблясь, быстро нахо­дил с нею общий язык. Диктовала атмосфера — он призывал: «КПСС — в рав­ные условия», а ветеранам, пенсионерам бросал клич: «Не позволим шельмо­вать КПСС!» Он обещал оставить половину заработанной валюты у предпри­ятий, студентам обещал повысить стипендию вдвое. Не забывал подчеркнуть, что он будет требовать полной хозяйственной самостоятельности предприятий. Злобин входил в раж. Вся семья жила ожиданием выборов, дочь и жена пооче­редно дежурили у телефона. Квартира превратилась в еще один штаб кандида­та. Вскоре на предвыборных щитах появились и первые портреты конкурента Злобина. С иезуитским спокойствием Дорофеенко на собственной машине проехал по вечерним улицам и левой рукою начертал на портретах соперни­ка своего шефа одно-два убийственных слова: «Болтун», «Пьяница», «Агент КГБ», «Антисемит». Писал на тех плакатах, которые не смог сорвать. Два рай­кома партии поддержали кандидатуру ректора. Начинающие только осознавать всю трагедию афганской авантюры, воины-интернационалисты, пригретые райкомом и военкоматом, выступили со своим обращением в поддержку ректо­ра: «Мы, воины-интернационалисты, хорошо знаем вклад тов. Злобина К. П. в развитие нашего движения, увековечивания памяти наших товарищей, борьбу за права инвалидов и семей погибших. Мы поддерживаем его кандидатуру в народные депутаты. Призываем отдать свои голоса за К. П. Злобина, который достойно представит и защитит наши интересы».

Константину Петровичу приснился вещий сон: будто он на белом коне въезжает в актовый зал своего института. Предчувствия были самые светлые и омрачились только однажды: когда Дорофеенко доложил, что не к месту и нево­время всплыл у избирательных участков Барыкин.

Иван Митрофанович, наоборот, решил пролезть в депутаты без шума и показухи, тихо и незаметно. У Горностая не было злобинской уверенности. Просыпался среди ночи в холодном поту: а вдруг, негодник, не глядя на пода­ренную машину, возьмет да и не снимет свою кандидатуру? Председатель избирательной комиссии и тот клятвенно успокаивал: «Снимет! Не сомневай­тесь!» Чванливый провинциал уповал на высокий чин Горностая, веруя, что тот поможет разом решить все проблемы.

Он угодливо раскрыл и тайну выборов:

— Мы, Иван Митрофанович, в кабинах положим только карандаши. Пущай вычеркивают, потешаются. А мы, актив, заинтересованный в вашем избрании, резинкою сотрем. Гарантируем необходимое количество голосов.

Идея понравилась Горностаю, и он поделился ею со Злобиным, на что ректор не без улыбки ответил, что эту методу он подсказал председателю комиссии. И они оба остались довольны друг другом. Подсознательный страх, нечистоплотность, подлог еще больше сблизили их. Решительность, надмен­ность и самоуверенность больше были присущи Злобину.

За два месяца до выборов Любомиру позвонил Барыкин и, все еще надеясь, что корреспондент не оставил дело ректора, сообщил, что в институт зачислен сту­дентом племянник Дорофеенко по чужому аттестату и чужой характеристике.

— Это свежий факт и веская улика. Будем думать. Пока с этой избиратель­ной кампанией до всего руки не доходят.

— Так в том-то все дело, что ректор рвется в депутаты! — не выдержал Николай Иванович.

— Неужели? Я и не знал, — признался Любомир.

— Вмешайтесь в это дело. Самоубийство допускать таких людей к власти. Это будет похлеще итальянской масонской ложи.