Марфа окаянная
Шрифт:
Донесли Василию Васильевичу, что бродит по Москве молодой монах, распространяя пророчество о новорождённом сыне. Монаха задержали, привели к великому князю.
— Ответствуй, кто таков? — строго приказал Василий Васильевич.
— Аз монах странствующий, — ответствовал тот со страхом и надеждой. — Наречён Степаном.
— Пошто народ будоражил речами дерзкими?
Степан изобразил на лице покорную невинность.
— Дерзать не смею. Передаю речи не дерзкие, а радостные, славящие властителя мудрого, надежду земли Русской.
— А об Иване что сказывал?
— Слова те не мои, а Божьего человека Михаила Клопского, слышанные мною в Троицкой обители под Новгородом Великим [34] .
На самом деле Степан никогда не покидал Москвы, а на Клопского, считавшегося юродивым, сослался потому, что знал о покровительстве, оказываемом ему великим князем и митрополитом. Он жил в Новгороде, грозил тамошним боярам карами за их гордыню, что также не могло не нравиться в Москве. К тому же был Михаил Клопский сыном героя Куликовской битвы Дмитрия Боброка и дочери великого
34
— Слова те не мои, а Божьего человека Михаила Клопского, слышанные мною в Троицкой обители под Новгородом Великим. — Святой Михаил Клопский (середина XV в.) — настоятель Троице-Михайловского (позднее Клопского) монастыря на реке Веряже в Новгородской земле. Канонизирован в 1567 г. Согласно житию, обладал даром прорицания, неоднократно предсказывал падение Новгорода и подчинение его Москве, открывал судьбы многим новгородским боярам, предсказал великие дела князя Ивана III.
23
К тому же был Михаил Клопский сыном героя Куликовской битвы Дмитрия Боброка и дочери великого князя Ивана Красного Анны. — Князь Дмитрий Михайлович (Алибуртович) Боброк-Волынский (? — после 1397 г.) — боярин московский. Происходит из рода литовских волынских князей. В 1360-х гг. выехал на Русь. В 1368 г. перешёл на службу к великим князьям московским, где прославился как выдающийся военачальник и стал близким другом великого князя Дмитрия Донского. В 1371 г. разбил войска рязанского князя Олега, в 1376 г. подчинил Москве волжскую Булгарию, в 1379 г. отлично воевал в Москве. Особо прославился в Куликовской битве, где вместе с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским командовал засадным полком, удар которого решил исход сражения в пользу русских. Первым из московских бояр удостоился чести породниться с великим князем: Дмитрий Донской выдал за него свою сестру Анну. Отец святого Михаила Клопского.
Иван II Иванович Красный (1326 — 13.11.1359) — князь Звенигородский (1341 — 1353), великий князь Владимирский (1353—1359), второй сын великого князя Ивана I Даниловича Калиты. Наследовал великое княжение по смерти своего бездетного старшего брата великого князя Семёна Ивановича. О его правлении известно мало. Частыми поездками в Орду Иван II добился расположения ханов, что позволило ему уберечь своё княжение от татарских набегов и выстоять в борьбе с Рязанью, Тверью и Новгородом. Был дважды женат. Его старший сын от первого брака (с некой неизвестного происхождения Александрой) — великий князь Дмитрий Иванович Донской. По преданиям, был очень красив, за что и получил прозвище Красный — красивый.
Анна Ивановна (?), княжна Владимирская, дочь великого князя Ивана II Ивановича, сестра Дмитрия Донского. В 1382 г. была выдана замуж за боярина князя Дмитрия Михайловича Боброка-Волынского, славного воина, героя Куликовской битвы.
Великий князь смягчился и посмотрел на монаха с интересом:
— Стар, небось, блаженный Михаил?
— Годы своего не отдадут, — согласно закивал Степан. — Однако здоровье ещё есть, Бог милостив.
— Что же внушил ему Господь?
Степан всем своим существом выразил благоговение при воспоминании о чудесном пророчестве, свидетелем которого якобы был, и произнёс торжественно:
— Едва дошла до Новгорода весть о рождении Ивана Васильевича, изрекли уста человека Божьего: «Сей будет наследник отцу своему и захочет разорить обычаи земли Новгородской, и погибель граду нашему от него будет: злата и серебра сберёт много и страшен будет осподарь всея земли Русской, еже и бысть!»
Василий Васильевич сидел глубоко задумавшись, насупив брови. Тишина наступила такая, что стражник, стоящий в дверях, до боли в пальцах сжал рукоять тесака, готовый по первому же знаку скрутить молодого монаха.
Но всё обошлось.
— Перепиши мне на пергаменте пророчество сие, — приказал Василий Васильевич. — Отныне будешь старшим при писцах моих. А далее по заслугам поглядим.
Степан сил не жалел, чтобы оправдать доверие великого князя, выделиться, стать слугой незаменимым, а значит, и власть над другими имеющим значительную. И вот представился такой случай в той новгородской поездке.
Углицкий князь Дмитрий Шемяка, утративший и власть, и войско своё, благополучно тем не менее обосновался в Новгороде, окружённый заботами и вниманием великих бояр {24} . Гостеприимство, оказанное опальному князю, бросало вызов Москве, подчёркивало высокомерное равнодушие Новгородской республики к внутренним московским делам. Между тем не все в Новгороде эту политику одобряли.
Шемякинский боярин Иван Котов и посадник Исак Богородицкий сами отыскали Степана {25} . Котов, которому Шемяка золотые горы сулил, теперь остался ни с чем, даже вотчин своих лишился, что возле Галича и Чухломы. Тайную мечту теперь лелеял переметнуться на службу к великому князю. Богородицкий же откровенно боялся войны с Москвой («Шемяку приютив, с огнём играем»).
24
Углицкий князь Дмитрий Шемяка, утративший и власть, и войско своё, благополучно тем не менее обосновался в Новгороде, окружённый заботами и вниманием
25
Шемякинский боярин Иван Котов и посадник Исак Богородицкий сами отыскали Степана. — Автор допускает вольность в трактовке событий. Согласно сообщениям Сокращённых летописцев, отраву для Шемяки привёз в Новгород из Москвы дьяк Степан Бородатый. Он вошёл в сношения с новгородским (а не «Шемякиным») боярином Иваном Котовым, подкупившим повара по прозвищу Поганка, который и подсыпал яд в поданного князю Дмитрию цыплёнка. Новгородская летопись по списку Дубровского излагает события иначе — снова упоминаются Степан Бородатый, повар Поганка и отравленный цыплёнок, но помог Бородатому осуществить отравление посадник Исак Борецкий (см. о нём коммент. №6), который якобы сам разыскал Бородатого, взял у него яд и велел своему холопу Поганке, которого сам же посадник и отдал в услужение Шемяке, отравить кушанье. Об Иване Котове, кроме упоминания его в рассказе об отравлении, нам больше ни по каким источникам ничего не известно, равно как и о роде новгородских бояр Котовых вообще. Из этого можно предположить, что Котов — персонаж, вымышленный летописцами, и если кто-нибудь из новгородцев и содействовал дьяку Степану Бородатому в отравлении Шемяки, то скорее всего это был посадник Исак Борецкий.
Степан в разговоре важничал, давал понять, что Василий Васильевич к его советам прислушивается, дары — двадцать пять рублей и браслет с каменьями — принял с достоинством, будто не удивишь его этим. Шемякину голову разыграли в полчаса. У Богородицкого уже и зелье было припасено, сготовленное надёжным евреем-лекарем. Котов взялся вылить флакон в мёд, который выпьет Шемяка. Вину решено было свалить на повара, у того и прозвище подходящее — Поганка.
Впервые Степан испытывал азартное волнение политической интриги. Человека, избежавшего плена или гибели от ратного меча, можно, оказывается, уничтожить тихим сговором, приятной беседой с умными людьми, мало при этом рискуя самому. Просто бывает порой полезно очутиться в нужный момент в нужном месте. Это чутьё на нужное время и место он впоследствии очень в себе развил.
Шемяка умер через два дня, и Степан, не медля ни минуты, выехал из Новгорода.
Василий Васильевич выслушал его хмуро и молча, вопросов не задавал и надолго удалил от себя. Степан приготовился к худшему, ждал с утра до вечера прихода стражников и ругал себя за опрометчивую инициативу. Ночами вздыхала, ворочалась и всхлипывала Евдоха, мешая заснуть. Но, когда совсем стало невмоготу, вдруг был пожалован в дьяки. Вновь понадобились его справки и выписки из договорных актов Новгорода с Москвой. Понял, что угодил. Узнал и то, что боярину Котову возвращена чухломская вотчина. Об Исаке же Богородицком более ничего не слышал, да и не стремился.
В Великом Новгороде пришлось бывать ещё не раз. И во время ратного похода, и в должности посла, и вовсе без должности, тайно, скрывая имя и меняя внешность. Как сейчас, к примеру. Стараниями Бородатого было устроено так, что о любом, даже маловажном событии Москва узнавала тотчас. Десятки соглядатаев из местных жителей за хорошую плату слали дьяку свои донесения, которые он сообщал великому князю. Но когда речь шла о деле политической важности, он уже не доверял никому и рисковал сам.
На колокольне Михаила Архангела зазвонили к вечерне. Негромкий мягкий перезвон потерялся в басовитой торжественности колокола Успенского собора. А там подхватили остальные церкви, соборы, монастыри, и вся деревянная Москва вздохнула, приподнялась над суетой и грязью и поплыла легко и свободно по волнам православной веры своей.
...Иван Васильевич принял Бородатого в гриднице на втором этаже великокняжеского терема. Наступил уже глубокий вечер, и пять свечей едва освещали просторную комнату с невысоким закоптившимся потолком.
— Заждался, Степан Тимофеевич? — приветствовал его Иван. — С великой княгиней говорили о тебе. Довольна тобою. — Бородатый поклонился с почтительностью. — Ну, говори, что в отчине моей, в Новгороде Великом, что проведал?
— Неутешительны вести, — робко начал дьяк и с опаской взглянул в глаза великому князю, пытаясь угадать его настроение.
— Говори всё как на духу, — велел Иван. — Худа не утаивай.
Бородатый вздохнул с нарочитой горестью:
— Смутные времена настают в Новгороде Великом. Хлеб, овёс, соль, а особливо железо в большой цене. Щитники, копейники, латники день и ночь ремесленничают, заказов много, не на одну тысячу ополченцев. Бояре народ баламутят, хотят не тебя, а Казимира над собой поставить. Князя просят от него. Более всех усердствуют, смуту насаждая, Борецкие, Лошинские, Офонасов, Есипов Богдан. Договорную грамоту с Казимиром сочинили уже, готовят посольство в Литву.