Марфа окаянная
Шрифт:
На кухне обедали кровельщик Захар Петров с сыном Акимкой, который был одного роста с Ваней, хоть и на год старше. Захар заканчивал перестилать свежими дранками кровлю широкого амбара, работал на Борецких последнюю неделю, а со следующей нанимался к боярыне Анастасии Григорьевой, чей двор на Чудинцевой улице был не меньше, чем у Марфы Ивановны. Акимка помогал отцу, подавал инструменты, убирал трухлявый мусор, и Ваня часто наблюдал с завистью, как ловко тот двигается по покатой крыше, даже не всегда обвязываясь страховочной верёвкой.
Сын с отцом доедали постные щи, вытирая ржаными горбухами донышки деревянных мисок.
— Заходи, заходи, соколик, — улыбнулась Ване Настя. — Кочерыжечку на вот!
Она рубила кухонным тесаком капусту, сбрасывая сочные белые стружки в неглубокую кадку. Полные руки с закатанными до локтей рукавами льняной сорочки порозовели от холода.
Ваня принял толстую кочерыжку и звонко откусил, аж в ушах отдалось.
— А для волка твоего телячья вон кочерыжка, в ведре под лавкой, — сказала Настя. — Сам уж возьми, руки не могу марать. Акимка! Полешек бы принёс? Печь остыват.
Ваня догрыз кочерыжку, достал из ведра варёную кость и вышел вслед за Акимкой. Тот поджидал его за дверью.
— Волк-то взаправдашной? — спросил он по-деловому, стараясь не показать чересчур своего любопытства.
— Пойдём со мною, — ответил в тон ему Ваня. Интерес Акимки льстил ему.
Мальчики зашагали к собачьей будке близ дворовых ворот. Овчарка при их приближении высунула наружу огромную свою голову и негромко зарычала.
— Тихо, Двинка, это свой, — успокоил её Ваня. Он наклонился, пошарил рукой и достал из-под собачьего бока серого щенка. Двинка тихонько заскулила.
— Не заберу, не бойся, — сказал ей Ваня.
Он положил на землю кость и подтолкнул к ней Волчика. Щенок нехотя понюхал и затрусил обратно в будку.
Акимка засмеялся пренебрежительно.
— Волк!.. Ха!.. Никакой это не волк, а собачка обыкновенна! Таких в Волхове слепыми топят.
— Он маленький ещё! — воскликнул Ваня, уязвлённый предположением Акимки.
— Собачка! — махнул рукой Акимка и, видя, что Ваня сжал от обиды кулаки, оглянулся по сторонам и сказал доверительно: — А я, знаешь, с крыши видел кого? Медведяку!
Ваня вытаращил глаза от такого наглого обмана. С амбарной крыши далёкий лес не увидишь, а медведя в лесу и вовсе невозможно рассмотреть.
— Живого медведяку! — утвердительно кивнул Акимка. — Его скоморохи на Торг повели.
«Вон оно что», — с облегчением вздохнул Ваня и позавидовал Акимке.
— Айда поглядим? — предложил тот.
— Что ты! Мне нельзя без Никиты.
— Почему? — удивился Акимка.
— Матушка с бабушкой не дозволяют.
— «Матушка, бабушка», — передразнил Акимка. — А ты без спросу! В случае чего я тебя защищу,
— Я тоже дерусь, знаешь как! — похвастал Ваня.
— Как? — спросил Акимка с искренним интересом.
Ваня смутился, ему ещё ни с кем драться не доводилось.
— А ну-ка, ударь меня в плечо, — предложил Акимка.
Ваня замялся в нерешительности.
— Ударь, не бойся! Или, хочешь, я первый? — и, не дожидаясь ответа, Акимка двинул его в левое плечо жёстким кулаком.
Ваня сморщился от боли и неожиданности, едва сдержав слёзы.
— Теперь ты. — Акимка встал перед ним, опустив руки.
Ваня ударил. Акимка оказался на земле.
— А ты сильный, — сказал он удивлённо, вставая и потирая ушибленное плечо. — Хорошо не по зубам. Так что, пойдём? Мы мигом — туда и назад!
— Пойдём, — решился Ваня.
Они выскользнули из полузакрытых ворот и быстрыми шагами пошли вниз по Великой улице, у церкви Сорока мучеников свернули налево, огибая Детинец, и вышли к мосту через Волхов. Река уже встала, но лёд был ещё неокрепшим, тут и там чернели широкие полыньи. Тянуло холодом, Ваня поёжился. Он был в суконной шапочке с бобровым отворотом, в тафтяном [40] кафтане и сапожках из оленьей кожи мехом внутрь. Акимка же с непокрытой головой, в лаптях и поношенной вотоле [41] , привыкший подолгу работать на ветру, холода, казалось, вовсе не чувствовал, лишь покраснели руки его, в цыпках и царапинах, торчащие из ставших давно короткими рукавов.
40
Тафта — плотная шёлковая ткань.
41
Вотола — верхняя одежда из толстого сукна, дерюги.
Настил моста был сбит крепко, но Ваня с непривычки глядел под ноги внимательно, боясь оступиться. Ему казалось, что длинный на бревенчатых сваях мост непрочен и не ровен час рухнет под ним. Он немного приотстал от Акимки.
— Эй, поспешай! — крикнул тот, обернувшись, и побежал вперёд.
Ваня одолел робость и припустил следом.
Торг начинался сразу же за мостом. На берегу пахли елью готовые срубы для изб, лежали аккуратно сложенные крепкие доски, брусья, тёс. Высились штабеля строевого леса. Далее шли рыбные и мясные ряды. Искрились на солнце меха. Тут и там стояли вскрытые бочки и кадки с мочёными яблоками, брусникой, клюквой, орехами, бадьи со сметаной и творогом. Вкусно пахло калачами, горячим сбитнем. В оружейном ряду побрякивали кольчуги, ножны с серебряной отделкой, стальные клинки. Уши у Вани заложило от одновременного гула сотен голосов, подвывания нищих, ржания коней, поросячьего визга, крика пьяниц у корчмы. Он забыл, как и зачем здесь оказался, и только озирался по сторонами.
— Вона они! — потянул его Акимка за рукав, указывая на образовавшую круг толпу, откуда доносились удары бубна и взрывы хохота.
Мальчики протиснулись поближе к занятному зрелищу. В центре круга на задних лапах приплясывал в такт бубну небольшой рыжий медведь в лоскутной юбке. Молодой скоморох потряс над головой бубенчатым бубном и крикнул:
— Ай да Маша, ай плясунья! Поклонись честному народу!
Зверь, сложив передние лапы, стал кланяться во все стороны. Зрители смеялись. Кто-то подбросил вверх пряник, который медведица ловко поймала мохнатой пастью.