Марфа окаянная
Шрифт:
Фёдор заскрипел зубами от бессилия, слёзы отчаяния замутили глаза.
Дверь со скрежетом приотворилась, зашёл сгорбленный монах с кувшином молока и ломтём ржаного хлеба, положенным сверху, и, не глядя на Фёдора, поставил его на пол рядом с лавкой.
— Где я, отче? — глухо спросил Фёдор.
Тот вздрогнул, быстро взглянул на лежащего и поспешно вышел, притворив за собой дверь.
Фёдор потянулся к кувшину. Отложил хлеб и, с трудом приподняв голову, начал пить из глиняного горла. Молоко было жирное и тёплое, белые струйки
Ночью он проснулся снова. Прислушался. Темнота была кромешной. И ни одного звука не удалось ему уловить, кроме ровного шума за оконцем, производимого, по-видимому, ветром.
Утром его разбудил добродушный голос:
— Ай молодец! Попил-таки молочка, слава тебе Господи. Значит, поправка скоро, ноги, руки крепнуть станут. Кости целы, а мясо-то нарастёт, не бойсь.
Фёдор открыл глаза и увидел мужичонку лет сорока в телогрее без пуговиц, перепоясанной куском толстой верёвки и открывающей тощую шею и грудь. Щёки и нос его были красны, будто с мороза. Маленькие круглые глазки глядели по-детски наивно и весело.
— А я поначалу думал, не оживёшь. Кровью уж больно истёк, пожелтел аж.
Фёдор осторожно спустил босые ноги на холодный деревянный пол.
— Одёжа где моя?
— В сохранности всё, — с готовностью ответил мужичок. — Залатана, и починена, и стирана. Принесть?
Фёдор кивнул.
Мужичок выскользнул за дверь и быстро вернулся, неся сапоги, кафтан и порты.
— Как я тут оказался? — спросил Фёдор, осторожно просовывая в рукав раненую левую руку. — И что тут такое?
— Так ведь это обитель Кирилловская, — объяснил мужичок. — Гости в диковинку тута. Мал монастырёк, иноков трое да игумен. А я помощник им доброхотный. То рыбки наловлю, то коровку подою, то полешек поколю.
Мужичок произносил слова с корельским говором, шепелявил к тому же, Фёдор с некоторым опозданием понимал смысл протараторенных фраз. Но слушать его радостный голос было приятно, он успокаивал и ободрял.
— Я Архип, меня всяк тут знат. А ты, мил человек, отколь, если не секрет? По одёже не из простых.
— С Новгорода, боярин я, — ответил Фёдор и вдруг спохватился: не сболтнул ли чего не следовало? Если москвичи рядом, тогда тотчас схватят, узнав, что он боярин новгородский.
— Вона как! — удивился Архип, однако не слишком сильно. — А я ведь так и подумал. Как на сапоги-то поглядел, сразу понял, что боярин. Видать, крепко не понравился ты кому-то, коль из лука в тебя стрельнули.
«Похоже, он ничего не знает о сражении с москвичами, — подумал Фёдор. — Что же за глушь это, куда меня занесло?..»
— А я-то гляжу, — продолжал Архип, — челнок плывёт посерёдке реки-то. И пуст вроде. Чёлн, гляжу, добрый, целый, я и поплыл, а как за борт-то заглянул,
Он тихонько засмеялся, вспоминая свои впечатления и качая головой.
— Куда река течёт? — спросил Фёдор.
— Дак в море и течёт, в Белое. Давеча ветер волну нагнал, всю ноченьку шумело. Сейчас вроде потише стало.
— Ехать надо мне, — сказал Фёдор. — Конь найдётся тут, купить хочу?
Он встал на ноги, и тотчас закружилась голова, в глазах потемнело, и Фёдор непременно упал бы, если б подскочивший Архип не поддержал его и не усадил опять на лавку.
— Найдётся, найдётся, — приговаривал тот успокаивающе. — И конь найдётся, и хлеба кусок, и мёду туесок. Отдохни, поправься, а там и езжай куда вздумается. Раненый ещё, слабый, куда ж тебе такому ехать... — Он помог Фёдору лечь и набросил на него овчину. — Отдыхай, мил человек, сон лучшее средство тебе ноне. А я травки пойду соберу да отварчик заварю. Тоже хорошее средство, дедово ещё. Секретом владею.
Архип подмигнул лукаво и вышел, осторожно прикрыв за собой скрипучую дверь. Фёдор закрыл глаза и послушно заснул.
Проснулся он от яркого света. Подле лавки стоял небольшой стол, на котором горели две свечи, вставленные в железный подсвечник. Рядом на скамье сидел старый монах и внимательно разглядывал Фёдора. Хмурое лицо его, истощённое и вытянутое, будто лик иконописный, показалось знакомым.
— Я знаю тебя, святой отец? — спросил Фёдор слабым неуверенным голосом.
— Я знаю, — ответил тот. — Ты Марфы Борецкой меньшой сын. Ведаю и то, что приключилось с тобою. Не чаял живым боле тебя увидать, да пути Господни ведомы ли нам, грешным?..
Фёдор вдруг узнал старца. Он был почётным гостем на пиру в их тереме, давно, осенью ещё. Зосима, кажется, именем, игумен Соловецкой обители. Фёдор вспомнил, что чуть было собак не спустил на него, когда тот в первый раз явился к ним на двор управы искать на холопьев боярских, которые на земле монастырской хозяйничают, как на своей, рыбу ловят и силки на зверей ставят, а монахов прочь гонят. Мать очень сердилась, что не доложили ей о том, что соловецкий старец приходил. Потом прощения просила у него за сыновнюю непочтительность, одарила щедро.
— Вижу, узнал меня, — сказал старец. — И я помню, как ты про волчью охоту сказывал в Новгороде Великом. Теперь вот сам, как зверь, от злой охоты спасаешься.
— Прости, святой отец, — промолвил Фёдор. — Грешен я перед тобой, каюсь.
— Бог простит, — ответил Зосима и опустил глаза. Словно припоминая что-то, продолжил негромко: — Видение тогда было мне на вашем пиру. Увидел я семерых высоких бояр новгородских, что тогда же мёд и яства вкушали, и были они без голов. Ужаснуло меня видение сие, и поспешил я удалиться, и молился всю ночь. А как сомкнул очи перед рассветом, вновь повторилось мне видение страшное...