Марфа окаянная

Махотин Сергей

— Рана не открылась, и то ладно. Ежели до утра дотянет, выживет.

И он, к ужасу и негодованию Прохи, отправился спать.

К утру Тимофей задышал ровнее, смертельная бледность рассеялась. Он открыл глаза и с помощью придерживающего его голову Прохи сумел отпить несколько глотков целебного отвара. Проснувшийся Фатьяныч удовлетворённо произнёс:

— Очухается теперь. Ты, Прохор, детей не нянчил?

— Не довелось ещё, — сказал тот с удивлением.

— Привыкать начинай. Как за дитём малым ходить за ним будешь.

Фатьяныч взял лук и отправился в лес. Не было его долго. Вернулся он уже за полдень, бросил Прохе подстреленного зайца, мельком взглянул на Тимофея:

— Уходить отсюдова пора, зверье острастку потеряло. Коня нашего рысь задрала, сам видал, как барсуки пируют

над остатками. Какой-то мертвяк с перекушенным горлом попался на тропе. Кто такой, не знаю. Не из тех ли, что ты ослобонил? — Он вопросительно посмотрел на Тимофея.

Тимофей, хоть и был в сознании, ответить на это ничего не мог.

— Как же, Фатьяныч, уходить? — забеспокоился Проха. — Куда ж? А Трифоныч как же? Ему и шага не сделать.

— К Новгороду пойдём, давно пора. Навещу там кой-кого, и назад. Да и припрятано кое-что неподалёку от Новгорода, оставлять жалко.

Проха понял, что возражать ему бесполезно.

Ночью действительно было тревожно от шорохов и чьей-то грызни в глубине леса. Проха не жалел сушняка, косился в лесную тьму, и повсюду чудились ему злобные звериные глаза, в которых плясали отблески яркого пламени.

Фатьяныч соорудил носилки из крепких жердей, сверху положил овчину, и с утра они двинулись в путь.

Глава четырнадцатая

«Помирив ещё Новгород с псковитянами, Иоанн уведомил своих полководцев, что война прекратилась; ласково угостил Феофила и всех послов; отпустил их с милостию и вслед за ними велел ехать боярину Фёдору Давыдовичу, взять присягу с новгородцев на вече. Дав слово забыть прошедшее, великий князь оставил в покое и самую Марфу Борецкую и не хотел упоминать об ней в договоре, как бы из презрения к слабой жене. Исполнив своё намерение, наказав мятежников, свергнув тень Казимирову с древнего престола Рюрикова, он с честию, славою и богатою добычею возвратился в Москву. Сын, брат, вельможи, воины и купцы встретили его за 20 вёрст от столицы, народ за семь, митрополит с духовенством перед Кремлем на площади. Все приветствовали государя как победителя, изъявляя радость».

Карамзин

«У императора есть казна из его сбережений, к которой он совсем не притрагивается, напротив, каждый год туда вкладывается больше или меньше. Кроме этой, есть Расходная казна, то есть казна, из которой берутся деньги на чрезвычайные расходы, она полна множеством разнообразных драгоценностей, прежде всего жемчугом, так как в России его носят больше, чем во всей остальной Европе. Я видел в казне по меньшей мере 50 переменных платьев императора, по краям которых вместо позумента были драгоценности, и платья, полностью обшитые жемчугом, и другие, кругом обшитые жемчугом на фут, на полфута, на четыре пальца; я видел полдюжины покрывал на кровать, сплошь обшитых жемчугом, и различные другие вещи. Там также есть богатые драгоценности, которые покупают каждый год, помимо тех, что получают от послов, и они остаются в казне. Сверх того, в изобилии всякого рода ткани, именно золотая и серебряная персидская и турецкая парча, всякого рода бархат, атлас, камка, тафта и другие шёлковые ткани, и действительно они нужны в большом количестве, так как все, кто является служить императору, получают свой, как они называют, гостинец, состоящий из денег и, в соответствии со званием, из платья золотой парчи или такого количества бархата, атласа, камки или тафты, чтобы сшить одежду. Кроме того, когда награждают кого-либо или за военные заслуги, или за что другое, им дарят то же. Чтобы казна всегда была полна, всех купцов, как иноземных, так и русских, обязывают приносить всякие ткани и другие ценные вещи в казну, а там из них отбирают для императора».

Жак Маржерет. Состояние Российской империи и великого княжества Московии

«Бесчестным и позорным считается для молодого человека самому свататься за девушку, чтобы её отдали

ему в супружество. Дело отца обратиться к юноше с предложением, чтобы он женился на его дочери. Высказывают они это обычно в таких словах: „Так как у меня есть дочь, то я хотел бы тебя себе в зятья". На это юноша отвечает: „Если ты просишь меня в зятья и тебе это так угодно, то я пойду к своим родителям и доложу им об этом". Потом, если родители и родственники изъявят согласие, они собираются вместе и обсуждают, что отец пожелает дать дочери под именем приданого. Затем, определив приданое, назначают день для свадьбы. В этот промежуток времени жениха до такой степени отстраняют от дома невесты, что если он случайно попросит хоть увидеть её, то родители обычно отвечают ему: „Узнай от других, кто её знает, какова она". Во всяком случае, доступ к невесте предоставляется ему не иначе, как если обручение не будет раньше подтверждено величайшими карами, так что жених, если бы даже он пожелал, не мог бы отказаться от неё под тяжким наказанием. В качестве приданого по большей части даются лошади, платье, оружие, скот, рабы и тому подобное. Приглашённые на свадьбу редко подносят деньги, но всё же посылают невесте подношения или дары, каждый из которых жених старательно отмечает и откладывает».

Сигизмунд Герберштейн. Записки о московитских делах

тшумели торжества в Москве по случаю победоносного завершения похода на Новгород. Отплакали и отрыдали вдовы и сироты, не узревшие среди вернувшегося воинства своих мужей, братьев, отцов. Анисья, не дождавшаяся Тимофея, разыскивала среди ополченцев тех, кто был рядом с мужем и знал его, но никто не оказался свидетелем его гибели и никто не ведал о его судьбе. Тимофей, впрочем, был не единственный безвестно пропавший в новгородских пределах. Вместе с Анисьей маялись в неведении многие женщины, чуть ли не завидуя вдовам, которым из казны была выделена небольшая мзда за гибель кормильцев. Тем по крайней мере ясно было, как жить дальше. А как Анисье быть, когда надежда упорно возвращается к ней с каждым новым днём и сердце подсказывает, не считаясь с сочувственными взглядами соседок, что жив её Тимофеюшка.

Анисье удалось всё же узнать, что Тимофей её произведён был в сотники за храбрость свою и долю добычи должен был иметь немалую. Где она теперь, эта добыча проклятая, и зачем она ей, коль самого по сию пору нет!..

Меланья, жена Савелия-сбитенщика, что Тимофею клячу свою предоставил, посоветовала:

— Ты бы, Анисья, за мужа испросила бы чего у великого князя. Чай, не за себя, за него кровь проливал свою.

— Что ты, — махнула та рукой. — Меня и на порог не пустят. Кто я така, а кто он! Стражники взашей прогонят.

— Ну прогонят так прогонят, невелика беда, перетерпишь. А ну как выгорит что? Дома-то что без толку горевать? Под лежачий камень вода не течёт. На семейство ваше глядеть больно, как с хлеба на квас перебиваетесь. Всё пораспродала али осталось что? Я уж за лошадь, что Савелий дал, не спрашиваю, вижу, что не расплатиться вскорости.

Анисья лишь вздохнула тяжело и ничего не ответила.

Однако вскоре услышала она от баб на Торгу, что великая княгиня Мария Ярославна стала с народом проста, просители к ней идут не только с Москвы, а чуть не со всех княжеств, кои государю подчинены. Идут с обидами, жалобами, просьбами, и некоторых она выслушивает и помощь оказывает.

Вечером Анисья была особенно задумчива. Дочери легли рано, внучка не беспокоила. Анисья опустилась на лавку и вспомнила, как в последний раз прощалась с Тимофеем. Кольчужное колечко тогда лопнуло, Тоня оцарапала об него щёку. И Анисье, и Тимофею — обоим подумалось тогда, не знак ли это дурной? Видать, и впрямь знак был... И всё же не было в сердце смертной тоски, грела её надежда на возвращение Тимофея.

«Что ль и впрямь сходить ко двору великой княгини? — подумала Анисья. — Коль заметит меня, выслушает, тогда смирюсь, без Тимофеюшки буду век коротать. А не захочет выслушать, значит, не мёртвый он и помощи мне не надобно...»