Марфа окаянная
Шрифт:
— Там дворы так друг к дружке приткнуты, что один вспыхни — сто сгорят.
На него зашикали, чтоб не мешал.
Тимофей рассказывал спокойно, подолгу останавливался на мелочах. Лошадь соседа-сбитенщика, захромавшая в походе, вызвала у всех сочувствие. Разбойники были в основном из новгородских сёл и пригородов и к лошадям сохранили отношение бережное.
Тимофей не торопился ещё и потому, что длинный рассказ оттягивал решение Фатьяныча относительно его участи. Неизвестно, что взбредёт на ум этому человеку. Тимофей
Некоторые подробности он, впрочем, пропускал. Ничего не сказал о жалованной великокняжеской грамоте, зашитой в шапке, которую никто ещё не отобрал. Его до сих пор ещё не обыскали, и нож по-прежнему был при нём, и это немного успокаивало Тимофея: хоть как-то можно было ещё защищаться в случае крайней надобности. На помощь Прохи он не рассчитывал.
О битвах с новгородцами он также рассказывал вскользь, будто и не участвовал в них, а стоял в запасном полку либо в охране обозов. Разбойники не стали требовать его смерти, узнав, что он воевал Новгородскую землю. Они и сами немало уже пограбили её, и невинной крови на их руках было тоже немало.
Время близилось к полудню, когда Тимофей закончил рассказывать. Пока он говорил, в котле сготовилось какое-то варево, и даже приправленное мясом, раскупорен был бочонок с пивом. Проха зачерпнул пиво ковшом и, опасливо взглянув на Фатьяныча, протянул Тимофею. Предводитель не возражал. Разбойные мужики, довольные интересной историей, одобрительно качали головами:
— Вон чей конь-то. Сам царевич татарский ищет его.
— Про однорукого не приврал ли? Как так — с одною рукой коня запрягать?
— Однорукого я сам видал! — воскликнул Проха. — Чуть не зарубил меня! Глаза злые, пылают, видно, бес в нём сидел.
Он перекрестился.
— Складно баешь, сотник, — промолвил Фатьяныч. Он встал, потянулся и зевнул. — Однако устал я, спать хочу. Ты пока с нами останешься.
— К чему я вам? — пожал плечами Тимофей. — У вас своя жизнь, у меня своя. Отпустил бы до дому?
— Ступай, — легко согласился предводитель. — Коня мы тебе не дадим, самим пригодится, а пешком ступай себе. Да не заплутай, гляди, в лесу-то, да в болото не ухни, да на хоронящихся от вас, москвичей, пограбленных погорельцев не набреди, щадить не будут.
Тимофей в растерянности молчал.
— Одному тебе, Трифоныч, не пройти, — вздохнул Проха. — Сгинешь...
— Ну а останусь коли, тогда что?
— А что тогда? — переспросил Фатьяныч добродушно. — Товарищем нашим станешь, а главное, живым до Москвы доберёшься когда-нибудь.
— Когда ж?
— Ты расспрашивать-то не спеши, я сам ещё тебя не расспросил, — сверкнул глазами предводитель и направился к пещере, на ходу шепнув что-то двум мужикам и указав им на Тимофея. Те кивнули.
«Присматривать за мной велел», — догадался тот.
Он думал,
«На коне не ускакать, лес чересчур густой, пешком догонят, и тогда уж точно конец. Придётся остаться до удобного случая».
Разбойники разбрелись по поляне и занимались всяк своим делом: кто ставил заплату на рубаху, кто прилаживал болтающуюся подмётку на сапоге, кто просто полёживал в тени. Но Тимофей чувствовал, что за каждым его шагом неотступно следят.
Проха взял пустой котёл и побрёл к ручейку мыть. Это, верно, входило в его обязанности. Тимофей пошёл вслед за ним.
Проха вылил в ручей остатки варева, сыпанул в котёл горсть песка и принялся оттирать дно от припёка. Тимофей присел на корточках рядом.
— Правду, что ль, он говорил, что в одиночку не выберусь отсюдова? — спросил он негромко.
Проха кивнул.
— А по ручью ежели идти?
— Он в болото текёт, я сам чуть не погинул тамо. Тоже поначалу хотел убечь. Не вышло...
— Ты-то почему с ними?
— Из огня да в полымя. Под Русой сбежал от ваших, заплутал, оголодал весь, комарье заело до смерти. Потом костёр увидал в лесу, ну и вышел прямо к ним. Думал наутро же уйти в Новгород, да вот до сих пор...
Он тяжело вздохнул и замолчал.
— А этот Фатьяныч, он кто из себя таков? — спросил Тимофей.
— Непростой человек, — не сразу ответил Проха и даже оглянулся по сторонам. — Кто таков и откуда он, не ведаю, но не из чёрных людей, повелевать привык, слова ему поперёк лучше не говори. Раз вернулись они под вечер, шумные, пьяные. Он мне: «Нож, мол, у меня затупился, Прохор. Наточи». И с ножнами-то его мне протягиват. Я камушек подыскал, вынул нож-то, а он по рукоять в крови! Аж наизнанку меня вывернуло всего. А они ржут, жеребцы окаянные!..
— С собой-то не берут тебя?
— Да какой я им помощник в лихом ремесле! Удивляюсь, что жизни по сию пору не лишили. Я и тут холопом живу: стряпаю, стираю, за кострищем слежу. Поклажу таскаю их, как коняга двужильная. У них таких лежбищ с норами несколько. И добра в каждой норе — не считано.
Тимофей погладил бороду и с сожалением взглянул на Проху:
— Коль крови боишься, чего ж биться пошёл?
— Да по своей воле разве? Силком погнали. Таких, как я, знашь, было сколь!..
— И что, не ловят ватагу-то вашу?
— Не, некому ловить. Новгородские вои от москвичей отбиваются, москвичи, тебе не в укор, почище нашего селян грабят.
— Ну а холода настанут, куда ж вы тогда?
— Ой не спрашивай, Трифоныч. Загадывать не хочу. Поговаривают, что на зиму разбежимся кто куда по своим деревням. Мне вот только бежать некуда. Да ещё дожить нать до зимы-то. — Проха перевернул котёл и принялся оттирать песком и пучками травы закопчённое днище. — Вообще-то к Новгороду ворочаемся мы потихоньку.