Мари из Порт-ан-Бессена
Шрифт:
Чтобы хоть чем-то заняться, он подошел к ней сказать об этом.
— Теряешь время, малышка!.. Этим вечером ты ничего здесь не заработаешь… Не тот сегодня день…
К пиву на столе она даже не притронулась. На хозяина глядела с легкой тревогой.
— Откуда ты?
— Из Кемпера.
— Приходи завтра к четырем часам… На втором этаже будет большой банкет… И после него неплохо…
Может быть, потому, что он проявил себя слишком добрым, он ощутил необходимость сорвать на ком-нибудь свое дурное настроение и направился к кассирше.
— Вы
— Но мсье…
— Никаких мсье!
Одним махом ему бы покончить с Мари и на этом успокоиться.
Все шло как обычно. Едва Шателар спустил ноги с постели, как заспанный голос произнес:
— Ты не едешь в Порт?
Даже если бы ей заплатили, она не сказала бы точнее. Иногда она поощряюще добавляла:
— Погода вроде будет хорошая…
И даже:
— Если бы не мой раненый, я поехала бы с тобой.
Только вот уже давно подобное простодушие не умиляло Шателара, и в ответ он проворчал:
— Нет, я не еду в Порт!
Вот так! Пускай Одиль сама пораскинет мозгами, чтобы понять, если сможет.
Но все это ни к чему, потому что она даже и пытаться не станет. Свернувшись калачиком в смятой постели, уткнувшись одним глазом в подушку, с безмятежно расслабленным телом, она не была, однако, полностью довольна, и, следя взглядом за одевающимся Шателаром, заметила:
— Я не знаю, что с тобой, но кое-что идет не так, как…
Он ушел. С четверть часа или около получаса она неподвижно лежала в постели с открытыми глазами и размышляла; наразмышлявшись всласть, она всегда останавливала взор на сером зеркальном шкафе, отражавшем кусочек окна.
Наконец она вздыхала и вылезала из постели; стоя и потягиваясь, Одиль первым движением брала руками свои груди и растирала их через рубашку, ткань которой приятно щекотала.
Раньше у нее была служанка, с которой Одиль могла болтать часами, до тех пор, пока не нужно было выходить по каким-нибудь делам, но Шателар указал той на дверь, потому что она пила.
Одиль не одевалась. Она откладывала эту неприятную обязанность насколько возможно. Она хранила свое животное тепло, запах постели и всех ночных удовольствий. Все еще в халате, она раздвигала занавески и недолго смотрела в окно, но там всегда показывали один и тот же спектакль: стоящие у края набережной грузовики, несколько рыболовных судов, серая мостовая и спешащие люди.
Еще небольшое усилие, и Одиль выбиралась на лестницу, стены которой были окрашены масляной краской: снизу красноватой, а сверху — весьма мерзкой зеленой. Она поднималась на самый верх, где жила когда-то, пока Шателар не занялся ею. Она входила без стука, и каждый раз ее поражал запах. Вообще-то она должна была к нему привыкнуть, должна была знать и то, что запах у каждого свой. Но нет! Каждый день она совершала одно и то же удивленное движение. Действительно, Марсель, по сути, еще мальчишка, пахнул как мужчина,
— Как дела? — спрашивала она, машинально поправляя одеяло. — Тебе не очень больно? Ты опять видел плохие сны?
По правде говоря, в этой комнате она всегда чувствовала себя лучше, чем в других. Шателар, каким бы добрым он ни был, никогда не упускал случая посмеяться над ней или грубо ее оборвать.
Здесь же она поступала как хотела.
— Что тебе дать поесть в полдень? Говори!.. Ты же знаешь: со мной можешь не стесняться…
Мальчишка в конце концов спрашивал:
— Что он сказал?
Он не спрашивал:
— Что она сказала?
Его не так беспокоила Мари, как Шателар. Однако тот ни разу не поднялся его проведать. Привезя Марселя к себе и позвав врача, он перестал им интересоваться.
— Что он сказал?
— Да ничего! Что ты хочешь, чтобы он сказал?
Марсель понимал ее. Он не смог бы этого объяснить, но понимал.
— А что он делает?
— Ничего не делает…
— Он уехал в Порт?
— Нет… Он должен быть внизу, в кинотеатре…
— Это большой кинотеатр?
— Да… Как и любой другой…
— А что показывают?
— Я еще не видела программу на эту неделю… Наверняка какой-нибудь американский фильм…
Она усаживалась на кровать. Ощущая запах, она не испытывала к нему отвращения, а даже находила его приятным. Да и потом, ведь Марсель-человек, с которым она может быть такой, как хочется, говорить не думая, болтать глупости. Одиль могла трогать его, теребить. Она утирала ему лицо, ухаживала за его рукой, лежащей в шине. Именно она помогала ему менять рубашку, и для нее ничего не значила его нагота: бледная кожа и позвоночник, в котором можно было пересчитать кости.
— А чем он занимается в кафе?
— Да разве я знаю? Разговаривает. Всем занимается…
Она не понимала, почему мальчишка говорит с ней только о Шателаре, всегда о нем, задавая вопросы, о которых она никогда не размышляла, допустим такие:
— Вы оба спите в одной постели?
— Конечно…
Она больше не стеснялась его. В это утро она стригла себе ногти на ногах.
Изогнувшись, она сидела на его кровати, и ее бедра заголились так, что позволяли видеть влажную и шелковистую темноту.
— Надо бы мне в какой-нибудь день съездить в Порт, повидать сестру, говорила она, лишь бы что-нибудь сказать. — Я не знаю, какая муха укусила Шателара. Последнюю неделю он там бывал каждый день. Только что не ночевал там… А теперь, когда судно готово, он не хочет и слышать о нем.
Говорить-то она говорила, но это ее не беспокоило. В этом была ее сила.
Лишь только она оказывалась в этих четырех стенах, со слуховым окном и кроватью, как только она как бы окутывалась собственным теплом, она достигала душевного покоя и все, что происходило за пределами ее уголка, не имело для нее никакого значения.