Мари

Хаггард Генри Райдер

Этот ответ, казалось, представился ему забавным. Во всяком случае, при одном из тех почти младенческих настроений, которые свойственны дикарям всех рангов и степеней, он внезапно перешел от ярости к безудержному хохоту.

— Ты проворный, как ящерица, — сказал он, — почему мне, кто имеет так много жен, и в самом деле хотелось еще одну, которая наверняка будет ненавидеть меня? Как раз потому, что она белая и заставит, предполагаю я, ревновать других, которые черные… Я уверен, что они отравят ее, или защипают до смерти за какой-нибудь месяц, а потом придут ко мне и скажут, что она умерла от раздражения. Так что, пожалуй, ты прав… У тебя имеется мое охранное свидетельство, и ты должен уйти отсюда невредимым. Но смотри же ты, маленькая ящерица, хоть ты

и убегаешь от меня между камнями, я поймаю тебя за хвост. Я сказал, что хочу сорвать этот твой высокий, белый цветок, и я сорву его! Я ведь знаю, где она живет. Да, я знаю, где находится тот фургон, где она спит, он стоит в определенном ряду, ибо мои шпионы сказали мне об этом и я дам приказ, что, даже если всех убьют, то ее должны привести ко мне живой. Так что, может статься, что ты встретишь тут свою жену, Макумазан…

Теперь, при этих зловещих словах, которые могли значить так много и так мало, пот покрыл мой лоб и мороз пробежал у меня по спине…

— Быть может, я ее встречу здесь, а, быть может, и не встречу, о король, — ответил я, — мир нынче полон случайностей, как это было совсем недавно, когда я стрелял в священных грифов на Хлома Амабуту. И все же, я думаю, что моя жена никогда не будет твоей, о король!

— О! — сказал Дингаан, — этот маленький муравей роет другой туннель, думая, что через него он влезет на мою спину. Но что, если я отпущу свою пятку и раздавлю тебя, маленький белый муравей? А знаешь ли ты, — добавил он доверительно, — что тот бур, который исправляет мои ружья и которого мы называем Двуликий, потому что он одним глазом смотрит в вашу сторону, другим — в нашу, так вот он все еще очень хочет, чтобы я убил тебя. И когда я сказал ему, что ты едешь сюда с бурами, Двуликий ответил, что если я не пообещаю ему отдать тебя на растерзание грифам, он предупредит их, чтобы они сюда не ехали. Поэтому, раз я захотел, чтобы они, буры, прибыли, как я договорился, я дал ему такое обещание.

— Это правда, о король? — спросил я? — Умоляю, скажи, почему этот Двуликий, имя которого Перейра, так сильно желает моей смерти?

— О-о! — закудахтал тучный старый негодяй. — Разве ты, со своим умом, не можешь догадаться, о Макумазан? Может быть он, а совсем не я, нуждается в высокой белой девушке… Возможно, если он сделает для меня одно дело, я и отдам ее ему, как уже пообещал, в качестве платы за это дело… И, быть может, — добавил он с громким смехом, — я обману его после всего и удержу ее для себя, заплатив ему другим путем, ибо разве не могу я обмануть небесный гром, если он боится меня?..

Я ответил, что являюсь честным человеком и не знаю ничего о способах какого бы то ни было обмана.

— Да, Макумазан, — ответил Дингаан совсем добродушно. — Вот это и есть, в чем ты и я похожи друг на друга. Мы оба честные, совсем честные, и поэтому мы являемся с тобой друзьями, чем никогда я не смогу быть с этими амабуна, которые, как слышал я и от тебя, и от других, являются изменниками. Мы играем свою игру при ясном свете, как мужчины, и кто выигрывает, тот выигрывает, а кто проигрывает, тот проигрывает… Теперь слушай меня, Макумазан, и запоминай, что я говорю. Что бы ни случилось с другими, что бы ты не увидел, пока я жив, ты в безопасности… Дингаан сказал! Получу ли я высокую белую девушку, или же не получу ее, все равно: ты в безопасности… Это под залог моей головы, — и он прикоснулся к каучуковому кольцу в густых волосах.

— А почему же я в безопасности, если другим грозит опасность, о король? — спросил я.

— О! Если ты хочешь узнать, спроси у одного древнего пророка по имени Зикали, который был уже в этой стране в дни самого Сензангэкона, моего отца, и даже еще перед тем… Если, правда, ты сможешь найти его. Кроме того, ты нравишься мне, ибо ты не такой плосколицый, как эти амабуна, и у тебя такой мозг, что протаскивает тебя через всякие трудности, как змея делает это через камыши… А потом, просто жалко было бы убить человека, который может подстреливать птиц, кружащихся высоко над ним в небе, чего никто другой сделать не может!

Так что, что бы ни произошло, помни, что ты в полной безопасности, и живым уйдешь из этой страны, и живым останешься здесь, если только захочешь остаться и быть моим голосом для того, чтобы я мог легко разговаривать с сынами Георга… А теперь возвращайся к коменданту и скажи ему, что мое сердце — это его сердце, и что я буду очень рад видеть его здесь. Завтра, а может быть и на следующий день, я покажу ему некоторые танцы моего народа, а после этого я подпишу то писание, отдавая ему всю землю, которую он просит, и все другое, что только он может пожелать, даже, быть может, и больше того. Гамба гахле, Макумазан, — и поднявшись с поразительной быстротой со своего кресла, он круто повернулся и скрылся через маленькое отверстие в тростниковой ограде за его спиной, ведшее в его личные хижины…

Когда меня сопровождал назад Камбула, ожидавший за воротами лабиринта, я встретил Томаса Холстеда, который праздно шатался вокруг, думаю, для того, чтобы поговорить со мной. Остановившись, я прямо спросил его, каковы намерения короля относительно буров.

— Не знаю, — ответил он, пожимая плечами, — однако, он хочет казаться таким сладеньким по отношению к ним, что я думаю, как бы он не замыслил против них что-то… Он удивительно доволен вами, потому что я сам слышал, как он отдал приказ, чтобы всем полкам было передано слово, что если вам будет нанесен хотя бы малейший вред, виновника немедленно умертвят. Также, что вас следует показать всем солдатам, когда вы будете ехать с остальными, чтобы каждый солдат знал вас в лицо.

— Для меня это хорошо, — ответил я. — Но я что-то не пойму, почему я нуждаюсь в специальной защите больше, чем все остальные, если кто-то не замыслил что-то дурное только против меня?

— Странно, но, однако, это так, Аллан Квотермейн, индуна сказал мне, что красивый португалец все время просит короля убить вас, просит каждый раз, как только видит короля. И действительно, я сам слышал это.

— Это очень любезно с его стороны, — ответил Я, — но тогда Эрнан Перейра и я никогда не достигнем успеха… Скажите, пожалуйста, что он еще говорит королю, когда не просит его убить меня?

— Не знаю, — сказал он. — Что-то грязное, я уверен в этом. Не даром же дали ему туземцы такую кличку… Я думаю, однако, — добавил он шепотом, — что он много занимался бурами, так как ему было разрешено остаться здесь, чтобы получить их подписи под договором. Дингаан однажды клялся, что не даст им земли больше, чем нужно, чтобы похоронить их, а Перейра сказал ему, что подпись не имеет никакого значения, ибо «что написано пером, можно выцарапать копьем»…

— Правда? И что ответил на это король?

— О, он расхохотался и сказал, что это самое правильное и что он, дескать, отдаст бурской комиссии все, что хочется их народу и кое-то еще сверху для них самих. Но не передавайте этого, ибо, если Дингаан узнает, я наверняка буду убит. Я говорю вам, вы хороший парень, благодаря вам я выиграл крупное пари при той стрельбе по грифам, поэтому даю вам небольшой совет, которому вы последуете, если вы действительно разумный человек. Уносите ноги из этой страшной страны, причем так скоро, как только сумеете, и идите присматривать за красивой мисс Марэ, которую вы обожаете. Дингаан желает ее, а что в этой части света желает Дингаан — он получает!

Затем, не ожидая благодарности, он круто повернулся и скрылся в толпе зулусов, которые следовали за нами из любопытства, предоставив мне гадать, был ли прав Дингаан, назвав этого молодого человека лжецом… Его рассказ вроде бы соответствовал тому, что говорил мне король, так что, пожалуй, Холстед и не лгал…

Сразу же после того, как я прошел через главные ворота, где, исполнив службу, Камбула отсалютовал мне и ушел, я увидел двоих белых мужчин, занятых оживленным разговором под одним из молочных деревьев. Это были Анри Марэ и его племянник. Перехватив мой взгляд, Марэ отошел в сторону, а Перейра приблизился и заговорил со мной, хотя наученный горьким опытом с Ретифом, не протянул руку.