Марина Цветаева. Неправильная любовь
Шрифт:
Когда она рыдала, положив голову на руки, руки на тетрадку с записями, и слезы размывали лиловые чернила строчек, дверь хлопнула — Аля ушла на кухню — выплакать обиду отцу.
Раздался громкий, гневно приподнятый голос Сергея:
— Ударила?! Ни минуты больше не оставайся здесь. Это перешло всякие границы. Возьми — вот деньги.
Сергей поцеловал мокрую горячую щеку дочери и захлопнул за ней входную дверь.
Глядя на листы с текстом, Марина сообщила тихо, то ли Блоку, на стихах о котором расплылись ее слезы, то ли своей судьбе: «Моя дочь — первый человек, который меня ПРЕЗИРАЕТ. И, наверное, — последний. Разве что — еедети». И записала это для памяти.
…Детей у Али
Дома в тот парижский февраль она отсутствовала две недели, пытаясь обрести самостоятельность. Потом вернулась с новой идеей: найти работу и помогать семье.
Через знакомых Але удалось устроиться ученицей медсестры в зубоврачебном кабинете.
— Что-о-о? Моя дочь будет за гроши батрачить на чужих людей, когда я здесь не разгибаюсь над корытом и плитой! А ведь я — не домохозяйка. Если ты забыла — я еще помню, чем занимаюсь всякую свободную минуту. Я создаю Поэзию! Но вместо этого буду мыть полы, пока ты там будешь мыть плевательницы! Прекрасная «помощь» дочери.
— Но я хочу почувствовать себя самостоятельной! Я тоже не родилась для службы домработницы при вас и Муре!
— Хорошо. Поступай, как тебе подсказывает совесть. Но помни: если выйдешь на работу, то между нами все кончено. Домой можешь не приходить.
Аля не представляла, в какую тяжкую ситуацию попала. Конечно, ей приходилось ночевать дома, каждый раз наталкиваясь на враждебные нападки матери. Она даже боялась рассказать, как уставала первое время, пока шло время бесплатной «стажировки». Хозяин кабинета продержал дармовую работницу какое-то время и выгнал ее, ссылаясь на имеющуюся у нее болезнь легких.
Аля призналась самой себе, что мать была права. Совершенно очевидно: жизнь не удалась и нет надежды что-либо исправить. Собственное бессилие, неумение приспособиться к жизни, заработать вызвало отвращение Али к себе и всем, кто мучил ее. Ариадна решила умереть. Написала классическую записку ко всем вместе и, воспользовавшись отсутствием домашних, открыла на кухне газ. Сидя у открытой духовки, она старалась поглубже вдыхать отраву и жалела себя. Все же умирать в 20 лет, не влюбившись, было ужасно обидно. Но ведь и жить не получается! Повернулся в двери ключ, на кухню влетел Сергей, учуявший еще в передней запах газа.
— Ах, ты, дурочка! — Он рывком поднял дочь, распахнул окно. — Ты понимаешь, что еще несколько минут… Господи!
Сергей сел, держась за сердце. Губы побелели.
— У тебя все еще впереди, девочка. Если б ты знала, как тяжело мне, но я нахожу в себе силы жить. Уж если у кого и есть причины лезть в петлю — это мне.
— Не понимаешь! Ты же ничего не понимаешь! — Алярыдала. — Ты ведешь большую работу на свою страну, у-тебя благородная цель. Дело! А я… у меня нет даже этого…
Сергей лишь посмотрел на нее и вышел из кухни. Это был взгляд побитой собаки, которую ударили, но скулить она не смела.
«Мне совершенно все равно, где совершенно одинокой быть»
Что творилось с Сергеем? Его соратники разделяли его взгляды — в доме появилось много советских газет и журналов. Постоянно велись споры и обсуждались менты о возвращении. Сергей жил мыслями о родине. Но что-то настораживало его. Пугало. Что-то не было совместимо с понятиями совести и чести. Пока, видимо, лишь грубость пропагандистской работы и цинизм некоторых «операций» с неугодными элементами, выявленными среди людей, подавших документы на выезд. Как ему удавалось совмещать пылкую мечту о возвращении на родину и отвращение к тому делу, которым он занимается? Возможно, методы НКВД казались ему недостаточно честными, но ведь фразу «нельзя бороться с врагами чистенькими руками» он слышал теперь часто. Кроме того, НКВД — временная ступенька к возвращению. А там
До сих пор возникают вопросы: как, почему попали в сети глобальной лжи умные, думающие и честные люди? И как-то не верится, что обошлось без мистики. Мистики самовнушения, феномена самогипноза, без которых выжить и не сойти с ума было трудно. Строители коммунизма под пытками, оболганные, запуганные все еще продолжали страстно верить, что стали жертвой ошибки, навета. Не только наивные доверчивые патриоты эфроновского типа ловились на грубую блесну, проницательные ироничные умы со всего мира ехали в Россию любоваться прогрессом и восхищались поездками в колхозы-миллионеры, щедростью кремлевских банкетов. А Большой театр, пионерские костры в синих ночах? Потрясающе! Конечно, есть пока отдельные недостатки, так ведь какой переворот в истории человечества не обходится без чисток!
Спецслужбы работали четко, устраняя то, что могло испортить картину. Особое внимание органы уделяли русской эмиграции, где сосредоточились «недобитки», классовые враги. Шли в ход элементарные чистки, для особо полезных организовывалась двойная игра: заманенные в антибольшевистскую деятельность эмигранты-антисоветчики на самом деле работали на НКВД.
Различные эмигрантские организации были уверены, что связаны с русским подпольем. В Россию, рискуя жизнью, пробирались их эмиссары, устраивались подпольные «съезды», распространялась антисоветская литература — и никто не подозревал, что вся эта «деятельность» инспирирована НКВД, дабы выявить затаившихся врагов.
Эфрон доверчив, чистосердечен, он хочет верить в процветание России и ненавидит порочащих ее злопыхателей. Идеальный кандидат для пополнения сети сотрудников НКВД. К серьезным заданиям, конечно, не способен — полное отсутствие хитрости, цинизма, элементарного животного эгоизма. Прозрачен, как стеклышко. Но такому невозможно не поверить, если будет просить оказать помощь или делиться секретными данными. И если расскажет о происках антисоветских группировок — не соврет — ведь сам всей душой верит. Эфрон, работающий за совесть, способен на первых порах сослужить хорошую службу — сообщать о тех, кто поливает СССР грязью, и тех, кто хотел бы искупить «вину эмигрантства» делом. В начале он не знал, что такие поиски единомышленников называются вербовкой. А сообщение о враждебно настроенных элементах доносительством и стукачеством. Пока не знал. Пока шли в ход совсем другие термины: обезвредить врага, выявить клеветников, иностранных шпионов, защитить молодую страну Советов от происков мирового империализма. Эти поручения Сергей Яковлевич рвался выполнять с ответственностью и рвением. Он твердо решил вернуться на родину, заплатив за честь стать советским гражданином полезными и храбрыми поступками. В рамках понятий чести и справедливости. А когда узнал — сбежал бы, да обратного пути не было. Знал ли Эфрон, что «Союз возвращения» существовал полностью под контролем НКВД? Или принимал Народный комиссариат внутренних дел за организацию, защищающую будущность осажденного вражеским империализмом государства? Скорее последнее, ведь ни нашего опыта, ни нашего знания фактов у него не было. Не было даже интуиции, опасливости, осторожности, страха за свою жизнь. Принцип оставался неизменен — действовать в рамках чести и во благо родины.
Отдых в санатории и прямые контакты с работниками секретных служб убедили его, что борьба за будущее России жестока и иной быть в кольце империалистических держав не может. Очевидно, его убеждали отличные профессионалы.
Сергей Яковлевич продолжает задавать себе вопрос: отчего же Марина категорически отказывается понимать его? Не разделив его позицию, она лишает себя общего будущего, жизни на родине. Почему столь настойчиво отказывается от очевидной разумности возвращения? Ведь были единой душой и единой плотью.