Марина Цветаева. Неправильная любовь
Шрифт:
— Гертруда приглашает Рейсса на дружеский обед в их любимый ресторан, я вызываю такси по телефону и еду к ресторанчику «Пеликан» на окраине Лозанны к обозначенному Гертрудой сроку завершения их обеда. Выхожу, расплатившись. Слежу, чтобы Гертруда и Рейсс сели именно в эту машину.
— А далее идете по шоссе к отелю. Вас подберет наша машина. Все!
— Что с ними будет?
— Ну, к ордену мисс Штильбах, думаю, не представят. Рейсса будут судить по законам военного трибунала! — У Куратора потемнело лицо, словно он взял на себя сразу всю печаль мира.
— И когда только мы научимся жить по-человечески? Жить с чистыми руками… — горестно прозвучало уже в темной передней. Затем
С письмом Игнатия Рейсса Сталину не все сходится. Очевидно, оно было состряпано самими агентами НКВД. Не мог Игнатий Рейсс — опытный разведчик — не понимать, что своим письмом Сталину с обвинениями в злодеяниях невиданного масштаба он ставит себя в положение мишени. Возможно, письмо адресовалось доверенному лицу из правительства, которому Рейсс хотел открыть глаза на происходящее в СССР? Ему было совершенно необходимо, чтобы-те, кто еще заблуждался, те — из старой армии, к которой принадлежал сам Игнатий, узнали правду. Наивно? А если суметь открыть глаза, и бойня невинных овечек, «по ошибке» уезжающих в черных воронках, прекратится? Россия больна. Россия в паутине лжи, а паутина из стальных тросов. В центре — кровавый безжалостный монстр, жертвующий миллионами ради власти. Рейсс видел кинохронику: вымирающие деревни, случаи каннибализма — безумный голод спровоцировал Сталин. Об этом знали очень многие — но молчали. Однако среди недовольных зрел заговор. Вот им, возможно, и предназначалось письмо, отправленное Рейссом по конспиративному каналу. Но старый вояка невидимого фронта просчитался — его предали.
Улизнув от своих коллег в Лозанну, он чувствовал давно забытую легкость и молодцеватую удаль — впереди новая жизнь. И Гертруда вдруг нашлась — чудесная встреча с юностью. У цветочницы на углу он купил белые астры и по привычке, глянув в стекло витрины, заметил мужчину с газетой. О, этот тип НКВДешников он отличал безошибочно. Значит — хвост. Значит — затея с письмом провалилась. Слежку не постарались скрыть. Гертруду подставили. Значит — обложили со всех сторон. И… вытекает из этого всего, что жить осталось часа три. Не густо для обеда с дамой и лирической прогулки… Мгновенно в голове Игнатия пронеслись все варианты спасения — и все кончались одинаково — переиграть своих бывших коллег Райссу в этой ситуации не удастся. Выкурив сигару в номере гостиницы, он позвонил Гертруде и пригласил ее пообедать в их любимый ресторанчик, куда они заглядывали в те счастливые годы, когда она была юной курносой блондиночкой в очках, а он стройным «соратником по делам идеологии».
Они уже приступили к десерту, когда Игнатий решился сделать то, для чего и хотел встретиться с бывшей подругой:
— Гертруда, ты давно была в СССР? Что ты о них знаешь? Ты знаешь о миллионах арестованных невинных людей? Слушай, я написал обо всем этом человеку, связанному с антиправительственной группировкой.
Гертруда постарела за эти годы, ее круглые кукольные глаза сквозь очки смотрели растерянно:
— Я что-то слышала… — пролепетала она неуверенно. — Написал?! А ты не боишься? Игнатий, тебе необходимо срочно бежать в Америку. Здесь ты долго не продержишься. У меня есть знакомые в американском консульстве. Я могу завтра же получить для тебя визу.
Игнатий положил крепкую смуглую руку на ее худенькую в пигментных пятнах лапку и почувствовал, как рука Гертруды подрагивала, словно хотела вырваться.
— В Америку — так в Америку! Спасибо, дорогая…
— Игнатий! — она что-то хотела сказать, но осеклась… — Жаль, мало поговорили…
— Ты помнишь дуб у дороги в Данциг… Там за поворотом, где пустынный отрезок дороги, мы прозвали его Мартин, как столяра с Берлинерплатц.
— Не смущай меня, прошло тридцать лет, — Гертруда обхватила руками лоб. Казалось, она сейчас заплачет. Вполне естественно при воспоминаниях о юношеских забавах. — Он, наверно, совсем старый, этот Мартин.
— Сто лет для дуба — не возраст. Думаю, Мартин еще пыхтит. Едем, я хочу постоять под его ветвями. Когда-то я думал, что так же силен, как он, и черпаю от него силу. Во всяком случае, ты не жаловалась?
Расплатившись, Игнатий вышел и тут же поймал такси. Гертруда села.
— Едем к Данциг, — сказал Рейсс шоферу.
Эфрон в черной машине, снявшейся тут же со стоянки у ресторана и последовавшей за такси с Рейссом, сидел на заднем сиденье рядом с молчаливым молодым брюнетом. Больше всего он боялся, что предстоит борьба, ему придется выворачивать Рейссу руки или совать под нос ватку с эфиром. Или укол? Он не мог унять дрожь, опасность нервного приступа была близка.
— Можно включить музыку? — спросил он у шофера, надеясь сбить нервное напряжение.
Тот хохотнул:
— Любите Брамса? Си-бемоль мажор. Звучит к случаю…
Сергей ничего уже не понимал. Увидел стоящее на отдалении знакомое такси, ближе к дороге мощный дуб, совершенно зеленый, темный, глянцевый, полный сил, шелеста и довольства собой. Под ним — одинокая фигура мужчины в сером плаще с поднятым воротником. Он смотрел прямо на подъезжающую машину и улыбался! Сергей зажмурился. В мозгу забубнило Маринино:
Деревья! К вам иду! Спастись От рева рыночного! Вашими вымахами ввысь Как сердце выдышано …лечите Обиду Времени — прохладой Вечности…Резко взвизгнули тормоза разворачивающейся машины. Сергей успел увидеть, как сидевший рядом с ним блондин прячет пистолет. Под дубом, слегка прислонившись к стволу спиной, стоял мужчина с лицом, словно залитым красной краской. На войне все было другим — даже цвет крови.
Позже стало ясно, что Игнатий не разрешил Гертруде выйти из такси, заявив, что хочет «попрощаться с дубом один». Она не сопротивлялась. Боялась сорваться. Игнатий же, ждавший, что приговор будет приведен в исполнение, опасался, что Гертруда не выдержит, расскажет ему все, выдаст себя. А тогда… Тогда ее ждал тот же конец.
В общем, операция была проведена удачно.
«Можно ли вернуться, в дом, который срыт?»
Симпатий Цветаевой под влиянием восторженных писем Али к Союзу не прибавлялось. Она негодовала, когда Аля из Москвы прислала статью для публикации в парижском журнале «Наша родина», издававшемся на деньги советского постпредства. Марину возмущал Алин восторг и особенно то, что никаких недостатков в жизни на родине та не замечала. Даже со скидкой на цензуру щенячий восторг дочери раздражал.
И вдруг — гром среди ясного неба — в газетах появились сообщения, что евразиец Сергей Эфрон причастен к убийству советского чекиста-невозвращенца Игнатия Рейсса. Убийство Рейсса произошло в Швейцарии в ночь с 4 на 5 сентября 1937 года. Идя по следу убийц, швейцарская полиция обратилась за помощью к французской. Нити вели к «Союзу возвращения» и, в частности, к Эфрону. В процессе расследования открылось также, что Союз — и он лично — вербовал среди эмигрантов добровольцев для отправки в Испанию в Интербригаду, что было запрещено французским правительством, и служил прикрытием целой сети агентов НКВД.