Марьина исповедь
Шрифт:
– Вы на самом деле очень красивы и понравились мне сразу. Был бы я помоложе, – мечтательно произнёс орден, – я бы доказал Вам всю чистоту моих намерений, а если бы кто-то встал на моём пути, я бы дрался с ним на дуэли.
– Да, с годами я только хорошею, и ты даже не можешь себе представить, сколько раз из-за меня дрались на дуэли. «Эта брошь многих сведёт с ума», – так сказал мастер, который меня изготовил, разглядывая напоследок. И в первый же день в Ювелирный дом вошёл почтенный господин: «Я бы хотел приобрести это украшение, но таких денег у меня в наличии нет». Он оставил задаток, а оставшуюся сумму пообещал завезти на
– А моей первой владелицей была прима-балерина Императорского Мариинского театра. После очередного спектакля она крепила меня к своему вечернему платью и выходила к ожидавшим её гостям. Все с восхищением аплодировали, кавалеры кланялись, а дамы весь вечер не могли оторвать от меня глаз.
– Сударыня, это неудивительно. При виде вас можно потерять голову и наделать много глупостей. А Вы знаете, за меня тоже один раз чуть не подрались.
– Да, – сказал орден, значительно повысив интонацию, – было это в конце сентября 1919-го года. Служил в то время мой Юрий Иванович в армейской разведке под Новороссийском, и был у него денщиком ефрейтор Нефёдов, из донских казаков. Они даже внешне похожи были: оба высокие, с усами, и по возрасту почти одногодки. Знал Нефёдов службу свою отлично, звать лишний раз не приходилось, и на передовой, и в карточных баталиях тенью был своему командиру. Одно плохо: молчун, что ни спросишь: «Так точно, Ваше благородие; будет исполнено, Ваше благородие», – других слов из него и не вытянешь. И тут поручено было Юрию Ивановичу доставить секретный пакет в штаб корпуса. Ехать решено было вдвоём, чтоб не привлекать лишнего внимания. На сборы полчаса, пакет приказано хорошенько спрятать, и Нефёдов зашил его под подкладку кителя. Выехали ближе к вечеру, в дороге ливень застал, темень несусветная. Куда ехать, сам чёрт не разберёт. Увидели огонёк, оказалось: хутор, решили заночевать. Хозяйка – странная бабка, такая услужливая, всё спать укладывала, а дед исчез куда-то. Неспокойно стало на душе Юрия Ивановича, не стал он сапоги снимать, так на лавку и лёг, а китель у печи повесил, просохнуть. Только улеглись, откуда ни возьмись банда налетела. В то время много народу по степям да по лесам шастало. Залетели, скрутили и сразу к стенке под ружьё. Зажгли лучину, вошёл главарь, в красных галифе, бекеша нараспашку, в папаху зелёная лента вшита. Осмотрел комнату, увидел китель возле печи, медленно перевёл взгляд на пленников и, шевеля своими тараканьими усами, спрашивает:
– Чей китель, кто из вас золотопогонник?
Тут Нефёдов и отвечает, мол мой. Юрий Иванович даже дар речи потерял от такой наглости. А главарь так, с ухмылкой:
– Что ж ты крест свой белый без присмотра оставил? Сёмка, хочешь, я тебе крест подарю?
– Враньё это всё, мой это китель и крест мой, – процедил Юрий Иванович.
– Что? – возмутился Нефёдов. – А по зубам не хочешь?
– А ну, цыц здесь, – заорал главарь, – раскудахтались петухи. Сёмка, уведи этих, завтра утром разберёмся. Да посади порознь, одного в погреб, а другого в сарай, чтоб они морды друг другу не расцарапали. И скомандуй там, чтоб на стол накрыли, жрать охота.
А под утро на выручку пришёл целый эскадрон. Отбили. Оказывается, Нефёдов в сарае-то лаз нашёл, сбежал и подмогу привёл. Освободили Юрия Ивановича из погреба, надел он свой китель, который так и висел у печи, и вызвал Нефёдова.
– За то, что подмогу привёл, – говорит, – благодарю за службу. А за цирк вчерашний ответишь по всей строгости.
– Не серчай, Ваше благородие. Не со злого же умыслу. Представил я себе, как перед господином полковником стоять буду и докладывать, что не сберёг Вас. Думаю, уж лучше пусть меня расстреляют, чем такой позор пережить. Ну, а что по зубам дать обещал, так это чтоб поверили.
Успокоился мой Юрий Иванович. Достал из внутреннего кармана
Вот так Нефёдов и часы с надписью «За Отвагу и Усердие» получил, и жизнь моему хозяину спас.
– А я тоже однажды жизнь спасла, и не одну, а целых шесть. Ты отдохни немного, а я расскажу. Было это в 1940-м году, в Польше. В то время моей хозяйкой была госпожа Подольская, её супруг был владельцем металлургического завода «Людвикув» в Кельце, а с приходом немцев организовал ещё и ремонтные мастерские для тяжелой немецкой техники. Жили супруги в достатке, такие при любой власти свой доход всегда имели. А вот Польша переживала тяжелые времена, почти каждый крупный город имел своё еврейское гетто. Не обошла эта участь и Кельцы. Госпожа Подольская очень сильно события эти переживала, много невинных людей незаслуженно страдали, были среди них не просто знакомые, а и друзья семьи, верные помощники мужа, и она то вещи тёплые, то продукты через охрану передавала. И тут прошёл слух, что скоро всех отправят в концентрационный лагерь, а оттуда надежды на возврат уже не было. Нужно было действовать быстро, и моя госпожа без согласия мужа решилась на очень рискованный шаг. Она пошла к самому коменданту города, штурмбаннфюреру СС Кранцу; тот несколько раз обедал у них дома, но всё же визитом нежданной гостьи был удивлён.
– Чем обязан, госпожа Подольская, – спросил Кранц, услужливо пододвигая ей стул. Невысокий рост, острый нос, глаза, близко расположенные к переносице, внешне делали его похожим на лиса, что соответствовало характеру.
– Господин комендант, мой визит носит сугубо личный характер, и супруг о нём не должен знать. Пусть это останется нашей тайной.
– И всё же чем обязан? – спросил Кранц, усаживаясь в своё кресло. Слегка приподнятые кончики его губ напоминали улыбку официанта в ожидании чаевых.
– Я знаю, что Вы большой ценитель искусства, и не только живописи, но и ювелирных украшений. Во время последнего обеда я видела Ваш взгляд, кинутый на мою брошь. По-моему, она произвела на Вас сильное впечатление.
– А Вы наблюдательны, госпожа Подольская, вещь, несомненно, интересная, но не до такой степени, чтобы украсть моё спокойствие.
– Не скажите, господин комендант, это украшение не только шедевр, но и имеет богатое прошлое. К его истории причастен сам русский царь Николай. – И она достала платок, в котором я была аккуратно завёрнута.
– Всё имеет свою цену, – сказал с ухмылкой Кранц, – Вы же пришли сюда не для того, чтобы ещё раз подразнить меня?
– Нет, ни в коем случае, – развернув платок, она бережно положила меня на стол, – это украшение Ваше.
Он вскочил с места, чтоб рассмотреть меня поближе, и я увидела, как блестят его алчные глаза. От мысли лёгкой наживы на лбу выступили маленькие капельки пота.
– И что Вы хотите взамен? – он поднял довольный взгляд на гостью.
– Мне нужны паспорта и люди, которые находятся у Вас в гетто.
Улыбку тут же сменила лисья гримаса, левая щека нервно дрогнула.
– Это невозможно. Уже готовы списки к отправке.
– Жаль, – кокетливо сказала моя хозяйка, опустив глаза от пронизывающего взгляда и кладя меня обратно в платок, – придётся обратиться к начальнику гетто, говорят, он более сговорчив.
– Не торопите события. – Он положил руку на платок, сжал его вместе со мной и засунул себе в карман. – Я постараюсь Вам помочь. О ком идёт речь? Сколько человек?
– Шесть, – и она достала из сумочки листок, – вот список имён. И паспорта мне нужны такие, чтоб они могли пересечь любую границу, на которой стоят Ваши войска. Я могу на Вас рассчитывать?
Он отошёл к окну и повернулся к ней спиной, чтобы не показывать начавшегося нервного тика, который беспрерывно дёргал щёку.
– Вы же понимаете, насколько опасна Ваша просьба. Зачем Вам это?
– Это не просьба, господин комендант, я бы назвала это выгодной сделкой.
– Приходите завтра, – не поворачиваясь, процедил он сквозь зубы и, чуть помедлив, добавил: за паспортами.
Я не принесла ему счастья, как и многие другие украшения, которые были добыты им нечестным путём. После войны он бежал в южную Америку, прихватив и нас с собой. Там каким-то бандитам попытался продать одно из украшений, а ночью они залезли и перерезали ему горло. Любая вещь, добытая нечестным путём, никогда не приносит ничего хорошего. Как люди не могут этого понять? Мне его не жаль, а вот к госпоже Подольской я бы с удовольствием вернулась ещё раз.