Марион Фай
Шрифт:
— Мать часто говорила мне о добрых качествах Марион, но не особенно распространялась насчет ее красоты. Для меня главная ее прелесть — голос. Она говорит музыкально.
— Так, вероятно, говорила Мельпомена… Часто она бывает у вас?
— Всякий день, кажется, но по большей части без меня. Несмотря на то, мы с ней большие друзья. Она иногда отправляется со мной в город, в четверг утром, на митинг.
— Счастливец! — Роден пожал плечами, как бы сознавая, что счастие такого рода должно придти к нему из другого источника, если вообще придет. — О чем она говорит?
— По большей части о религии.
— А ты?
— О чем-нибудь другом, если она мне позволит. Ей
— Да, — сказал Гэмпстед, — его обратная сторона того, что мы привыкли называть передовыми взглядами. При всей моей самоуверенности, я никогда не осмеливаюсь касаться религиозных воззрений тех, кто моложе или слабее меня. Я чувствую, что за них, во всяком случае, бояться нечего, если они искренни. Никто, мне кажется, еще не навлек на себя опасности, веруя в божественность Христа.
— Никто из них не знает, во что верует, — сказал Роден, — так же, как и мы с тобой. Люди толкуют о верованиях, точно его вопрос решенный. Оно так только для немногих; да и этим немногим недостает воображения. Как провел ты время в замке Готбой?
— О, так себе, недурно. Все были очень любезны, сестре моей там понравилось. Местность прелестная. Дом был полон гостей, которые презирали меня больше, чем я их.
— Этим, пожалуй, много сказано.
— Было несколько необыкновенных обезьян. Одна девица, не из очень молодых, спросила меня, что я намерен делать со всей землей, когда отниму ее у всех. Я ответил ей, что когда она вся будет разделена поровну, то даже всем дочерям достанется по хорошенькому поместью, и что при таких обстоятельствах все сыновья непременно женятся. Она признала, что такой результат был бы необыкновенно хорош, но объявила, что не верит в него. Свет, в котором мужчины желали бы жениться, превосходит ее понимание. Раз я там охотился.
— Охота, вероятно, плохая?
— Если б не случилось тут одной помехи, она была бы очень хороша.
— Мешали вероятно горы и озера?
— Вовсе нет. Горы мне полюбились своим эхом, а озера нам не мешали.
— Зачем же дело стало?
— Явился один субъект.
— Который был тебе антипатичен?
— Который оказался невыносимым.
— Разве нельзя было от него отделаться?
— Отделаться было невозможно. Я, наконец, достиг этого только тем, что повернул лошадь и поехал назад, когда мы ухо ехали домой. Я предложил было ему ехать дальше, пока я постою, — но он не захотел.
— Неужели дошло до этого?
— Положительно. Я просто бежал от него; не так как мы это проделываем в обществе, когда ускользаем под каким-нибудь предлогом, предоставив собеседнику думать, что он нам доставил большое удовольствие, но категорически выразив мое мнение и намерение.
— Кто ж он такой?
В этом-то и был вопрос. Гэмпстед затем приехал, чтоб сказать, кто он такой, и потолковать о нем нисколько не стесняясь. Он твердо решился это сделать. Но он предпочитал не приступать к строгому обличению приятели, пока они не пойдут вместе пройтись, а теперь и не хотелось выйти из дома, не поговоривши еще о Марион Фай. Он имел намерение обедать в полном одиночестве в Гендон-Голле. Насколько приятнее было бы, если б он мог обедать в улице Парадиз-Роу с Марион Фай! Он знал, что мистрисс Роден обыкновенно рано обедала по воскресеньям, с тем, чтоб две девушки, составлявшие ее штат, могли отправиться — в церковь или к своим обожателям, как им заблагорассудится. Он уже обедал здесь раза два, уничтожал скромную, но скрашенную обществом, баранину Голловэя, отдавая ей предпочтение перед разнообразным, но одиноким, обедом
Но это было невозможно. Он просидел минуты две молча после того, как Роден спросил имя того, кто ему надоедал в отъезжем поле, и вместо ответа предложил ему отправиться вместе пешком, по дороге в Гендон.
— Я совершенно готов; но ты должен назвать мне этого ужасного человека.
— Как только отправимся — назову. Я затем и приехал сюда, чтоб назвать тебе его.
— Чтоб назвать мне человека, от которого ты убежал в Кумберлэнде?
— Именно; пойдем. — Так они и отправились, более чем за час до возвращения Марион Фай из церкви. — Человек, который так надоел мне на охоте, был твой близкий приятель.
— У меня в целом мире нет близкого приятеля, кроме тебя.
— А Марион Фай?
— Я говорю о мужчинах. Не думаю, чтоб Марион Фай охотилась в Кумберлэнде.
— Мне кажется, я бы не убежал от нее. Это был мистер Крокер, из главного почтамта.
— Крокер в Кумберлэнде?
— Да, именно, он был в Кумберлэнде; я встретил его на обеде в замке Готбой, когда он был так добр, что отрекомендовался мне, а потом на охоте, — когда он более, чем отрекомендовался мне.
— Удивляюсь!
— Разве он не в отпуску?
— О, да, он в отпуску. Но как он мог там быть?
— Отчего ему не быть в Кумберлэнде, когда оказывается, что отец его управляющий или что-то в этом роде у моего дяди Персифлажа?
— Я не знал, что его что-нибудь связывает с Кумберлэндом, и не мог предположить, чтоб почтамтский клерк в отпуску охотился в каком бы то ни было графстве.
— Ты не слыхал о его лошади?
— Ровно ничего. Я не знал, что он когда-нибудь садился на лошадь. Не объяснишь ли ты мне теперь, почему ты назвал его моим другом?
— Разве вы не дружны?
— Нимало.
— Но разве он не сидит за одним столом с тобой?
— Сидит.
— Мне кажется, я подружился бы с человеком, если б сидел с ним за одним столом.
— Даже с Крокером? — спросил Роден.
— Ну, он, пожалуй, составил бы исключение.
— Но, если б он составил исключение для тебя, то отчего ж бы не для меня? По правде говоря, Крокер причиняет мне не мало неприятностей. Он не только мне не друг; он мне — я не скажу «враг», так как это значило бы придавать ему слишком большое значение — но он к этому званию ближе, чем кто бы то ни было из моих знакомых. Но что же все это значит? Отчего он в Кумберлэнде особенно надоедал тебе? Отчего ты называешь его моим другом? Отчего ты хочешь говорить со мной о нем?
— Он отрекомендовался мне и сказал мне, что он твой близкий приятель.
— Так он солгал.
— До этого-то мне было бы все равно; но он сделал хуже.
— Что ж он еще сделал?
— Я был бы с ним любезен — хотя бы из-за того, что он сидит за одним столом с тобой; но…
— Но что?
— Есть вещи, которые, не легко высказать.
— Если их приходится высказывать, так лучше их высказать, — сказал Роден, почти сердито.
— Друг ли он тебе или нет, а он знал о твоих отношениях к моей сестре.