Мария Башкирцева. Дневник
Шрифт:
– Нет, контральто.
– Посмотрим.
Вартель, который не встает с кресла, сделал знак начать. Я начала сольфеджио, сначала дрожа, потом с досадой и довольная собой в конце. Я не сводила глаз с длинной фигуры учителя. Это удивительно.
– Ну, – сказал он, – у вас скорее меццо-сопрано. Это голос, который будет увеличиваться.
– Что же вы скажете? – спросили обе дамы, входя.
– Я скажу, что голос есть, но вы знаете, надо много работать. Это голос совсем молодой, он будет расти, наконец,
– Так что вы думаете, что это стоит труда?
– Да, да, надо работать. О да, надо работать!
– Я дурно спела? – сказала я наконец. – Я так боялась!
– Ах, барышня, нужно привыкнуть, нужно превозмочь этот страх, он был бы совершенно неуместен на сцене!
(Но я была в восторге уже от того, что он сказал, потому что то, что он сказал, страшно много для бедной девушки, которая не доставит ему никакой выгоды. Привыкнув к лести, я приняла было этот холодный рассудительный тон за холодность, но скоро поняла, что в сущности он остался доволен.)
Он продолжал:
– Нужно работать, у вас есть данные… Это уже страшно много!
Между тем аккомпаниатор мерил меня взглядом с ног до головы, тщательно осматривая мою талию, плечи, руки, фигуру. Я опустила глаза, прося провожающих меня дам выйти.
Вартель сидел, я стояла перед его креслом.
– Вы брали уроки?
– Никогда, то есть только десять уроков.
– Да. Словом, нужно работать. Не можете ли спеть какой-нибудь романс?
– Я знаю одну неаполитанскую песню, но у меня здесь нет нот.
– Арию Миньоны! – закричала тетя из другой комнаты.
– Отлично, спойте арию Миньоны.
По мере того, как я пела, лицо Вартеля, выражавшее сначала только внимание, стало выражать некоторое удивление, потом прямо изумление, и наконец он дошел до того, что стал качать в такт головой, приятно улыбаться и подпевать.
– Гм… – произнес аккомпаниатор.
– Да, да, – отвечал профессор наклонением головы.
Я пела, очень возбужденная.
– Держитесь на месте, не шевелитесь, ну отдохните!
– Ну, что же? – спросили мы все три зараз.
– Что ж! Хорошо! Заставьте-ка ее сделать… (А, черт, я забыла слово, которое он сказал!)
Аккомпаниатор заставил меня сделать… ну, все равно, какое слово; он заставил меня взять одну за другой все мои ноты.
– До si naturel, – сказал он старичку.
– Да. Это меццо-сопрано; что ж, это еще лучше, гораздо выгоднее для сцены.
Я продолжала стоять перед ним.
– Сядьте, барышня! – сказал аккомпаниатор, снова осматривая меня с головы до ног.
Я присела на край дивана.
– Что ж, барышня, – сказал строгий Вартель, – надо работать,
Он говорил мне еще много разных вещей относительно театра, пения, уроков – все это со своим невозмутимым видом.
– Сколько времени потребуется, чтобы сформировать ее голос? – спросила графиня.
– Вы понимаете, сударыня, что это смотря по ученице; для некоторых нужно очень немного времени; это зависит от ее понятливости.
– Ну, у этой ее более чем достаточно.
– А! Тем лучше. В таком случае это легче.
– Ну, сколько именно времени?
– Чтобы вполне сформироваться, чтобы ее закончить, нужно добрых три года… Да, добрых три года работы, добрых три года…
Я молчала, обдумывая, как бы отомстить негодному аккомпаниатору, выражение которого говорило: «Хорошо сложена и миленькая! Это будет занимательно!»
Сказав еще несколько слов, мы поднялись. Вартель, не вставая с места, снисходительно протянул мне руку. Я искусала себе все губы.
Как только мы вышли, я попросила тетю вернуться и рассказать ему, кто мы такие.
Мы снова вошли в комнату, от души смеясь. Тетя протянула свою карточку. Я объяснила строгому маэстро весь этот фарс.
Но что за мину состроил аккомпаниатор! Я никогда этого не забуду! Я была отомщена.
– Если бы вы поговорили еще несколько времени, я признал бы вас за русскую, – сказал Вартель.
– Еще бы! И, однако, разве я не говорила!
Тетя и графиня М. объяснили ему мое желание узнать истину из его знаменитых уст.
– Я уже сказал вам, сударыня! Голос есть, нужно только, чтобы был талант.
– Он будет! Он есть у меня, вы сами увидите это.
Я была так довольна, что согласилась идти пешком до Grand-Hotel.
– Все равно, моя милая, – сказала графиня, – я из другой комнаты наблюдала за лицом профессора, и, когда вы пели Миньону, он был просто изумлен. Ведь он сам подпевал, и это со стороны такого-то человека! И по отношению к маленькой итальянке, которую он судил с величайшей строгостью!..
Мы обедали вместе. Я была очень довольна и высказалась вся как есть, со всеми своими странностями, причудами, со всеми своими надеждами.
После обеда мы долго оставались на балконе, наслаждаясь свежестью воздуха и зрелищем проходящих по двору – взад и вперед – путешественников.
Итак, я буду учиться с Вартелем. А Рим? Надо это обдумать… Уже поздно, я скажу это завтра.
16 июля
При одной мысли о счастье M-lle К., княгини S. во мне просыпаются все мои дурные инстинкты, т. е. зависть. Она хороша, но это красота горничной, одетой в причудливый костюм, красота женщины, предназначенной обувать и обмахивать других большим веером.