Мария Башкирцева. Дневник
Шрифт:
– Мы не понимаем друг друга. Я оказываю им всевозможное внимание. Я готова сделать для них все, что я могу; пусть они попросят у меня что угодно, я все сделаю с величайшим удовольствием; но я не даю моим подругам моего сердца, потому что, поверьте, мне досадно давать его, ничего не получая взамен.
– Никогда не может быть досадно, когда поступил хорошо, когда исполнил свой долг.
– Дружба не есть долг. Вы не делаете ни добра, ни зла, даря вашу дружбу. Такая дружба, как ваша, не чувствительна, потому что у вас это постоянная потребность, но если она идет из глубины сердца, то
– Если кто-нибудь неблагодарен, тем хуже для него.
– Вот это эгоистично. Прежде я думала, что люблю весь мир; но я вижу, что эта всемирная любовь есть не что иное, как всемирное равнодушие. Я питаю величайшее расположение к себе подобным. Я вижу, какие они дурные, и это делает меня в высшей степени снисходительной… Вы получаете толчок, и вы не можете удержать проявления удивления или страха – это не от вас зависит; но от вас зависит – не покориться вашим первым чувствам. Нельзя помешать себе почувствовать то или другое предпочтение, но можно помешать себе покориться ему.
– Эти чтения ведут к атеизму. Вы кончите полным неверием.
– О, нет. Если бы вы знали мои мысли, вы бы этого не сказали.
– Философов вредно читать.
– Нет, не вредно, когда имеешь солидный ум… Но знаете, – сказала я, – если взвесить хорошенько, только одно на свете стоит чего-нибудь (я говорю о чувствах) – любовь.
– Да.
– Нет на свете большего наслаждения, как любить и быть любимой.
– Это правда.
– Но и тут, ради Бога, не углубляйтесь! Не будем искать ничего, кроме удовольствия, которое нам дают и которое мы даем. Любовь сама по себе божественна, т. е. божественна, пока она продолжается; она делает человека совершенным по отношению к любимому предмету; преданность, нежность, страсть, постоянство, искренность – в ней есть все. Будем углубляться в любовь, но не в человека. Человека можно сравнить с гротом, в глубине которого есть или сырость, или грязь, или выход, т. е. отсутствие всякой глубины. Все это не мешает мне любить моих ближних.
– Нельзя ничем наслаждаться, если быть ко всему равнодушным.
– Постойте, постойте, пожалуйста, я не равнодушна, но я ценю людей по достоинству…
Мама сегодня плакала; у тети совсем расстроенное лицо; они говорили обо мне и о моих мучениях.
Я возвращалась к себе с опущенными руками, с устремленными вперед глазами, со сдвинутыми бровями; я задыхалась, несмотря на голубое небо, на брызжущий фонтан, на покрытый плодами куст кизила, на чистый воздух. Я шла вперед, сама того не замечая.
Почему не предположить, что я люблю его, такого недостойного, каков он есть?
О, небо! Объясните же мне, что это за человек и что это за любовь?
Во мне все должно быть раздавлено; самолюбие, гордость, любовь.
6 июня
Я прочла то, что записала вчера, и нашла одно горе и слезы.
К двум часам я настолько оправилась, что больше не сердилась и вздыхала только от презрения. Эти мысли недостойны, не следует вспоминать об оскорблениях, когда нельзя отомстить за них.
Если бы А. подняли вопрос о религии, это только позабавило бы меня; и если бы они стали просить меня выйти за Пьетро, я бы не согласилась.
Но меня мучит стыд и мысль, что им сказали про нас дурное.
Все говорили об этом браке и уже, конечно, не скажут, что отказ идет от нас. Впрочем, они будут правы. Разве я не согласилась? Чтобы тянуть, чтобы сохранить его во всяком случае; я в этом не раскаиваюсь, я хорошо поступила, а если это дурно вышло, то не по моей вине.
Нас не знают, слышат одно слово здесь, другое там, увеличивают, придумывают, о, Господи Боже! И не быть в состоянии ничего сделать!
Поймите меня, я не жалуюсь, я просто рассказываю.
Я глубоко презираю весь мир, и потому я не могу ни жаловаться, ни сердиться на кого бы то ни было.
Значит, любовь, такая, какой я себе представляла ее, не существует? Это только фантазия, идеал.
Итак, высшая чистота, высшая скромность просто выдуманные мною слова?
Когда я сошла вниз, чтобы говорить с ним накануне отъезда, он в моем поступке видел простое любовное свидание?
Когда я опиралась на его руку, он дрожал только от желаний?
Когда я смотрела на него, серьезная и вдохновенная, как древняя жрица, он видел только женщину и свидание?
А я, значит, я его любила? Нет, или, вернее, я его любила за его любовь ко мне.
Но так как я не способна к подлости в любви, я любила и чувствовала, как будто я сама его любила.
Это от экзальтации, фанатизма, близорукости, глупости; да, от глупости.
Если бы я была умнее, я бы лучше поняла характер этого человека.
Он любил меня как умел. Это уж я должна была распознать и понять, что не следует метать бисер перед свиньями.
Наказание жестоко; надолго разрушенные иллюзии и упреки самой себе. Я была не права.
Надо быть прозаичной и вульгарной, как другие.
Разумеется, меня заставила так поступить моя крайняя молодость. К чему эти понятия из другого мира? Их не понимают, потому что свет не изменился…
И вот я опять впадаю в общее заблуждение, и вот опять я обвиняю весь свет за негодность одного. Из-за того, что один оказался подлым, я отрицаю величие души и ума!
Я отрицаю любовь этого человека, потому что он ничего не сделал ради этой любви. И если даже угрожали лишить его наследства, проклясть его, могло ли это помешать ему написать мне? Нет, нет. Это подлец…
8 июня
Философские книги потрясают меня. Это продукты воображения, переворачивающие все вверх дном. Читая много, со временем я к ним привыкну, но теперь у меня дух захватывает.
Когда мною овладевает лихорадка чтения, я прихожу в какое-то бешенство и мне кажется, что никогда не прочту я всего, что нужно; я бы хотела все знать, голова моя готова лопнуть, и я снова словно окутываюсь плащом пепла и хаоса.
Я спешу, как сумасшедшая, читать Горация.