Мария Федоровна

Боханов Александр Николаевич

Об истинном состоянии Цесаревны были осведомлены лишь единицы, но и этого хватало, чтобы все стало секретом полишинеля. Аристократический мир не умеет хранить тайны. Многое так или иначе становилось известно, обрастая попутно немыслимыми подробностями.

Достаточно было Императрице Марии Александровне за утренним туалетом лишь выразить сочувствие состоянию здоровья невестки. Дальше шло обычным порядком: ближайшая фрейлина сказала об этом сестре, матери или подруге, та — другой, а затем пошло-поехало. Некоторые светские дамы целый день тем и были заняты,

что объезжали дома людей своего круга, чтобы поделиться последними новостями. В числе главных — здоровье Цесаревны.

Как только Мария Федоровна появлялась на публике, сотни внимательных глаз буквально впивались в ее невысокую фигуру. Затем начинались обсуждения. Вы видели, как она бледна? Вы заметили, с каким трудом она ходит, как она неулыбчива, какие у нее появились странные пятна на лице? Некоторые так увлекались нагнетанием страстей, что приходили к выводу: «Цесаревна угасает». Подобные предположения были совершенно беспочвенными. Несмотря на приступы болезненной слабости, Мария Федоровна сохраняла крепость духа. Она была счастлива.

Счастлив был и Александр. Но в марте, когда Минни была уже почти «на сносях», ему пришлось на несколько недель покинуть жену. Он получил распоряжение Государя отправиться в Ниццу на освящение православной часовни на месте виллы Бермон, где тремя годами ранее скончался Цесаревич Николай Александрович.

14 марта 1868 года состоялось освещение, и сын сообщал матери: «Тяжело было снова увидеть этот город, который всем напоминает мне самые ужасные минуты моей молодой жизни, минуты, которые никогда не изгладятся из моей жизни, потому что я не мог себе представить, что я могу сделаться Наследником и заменить моего милого друга Никсу». Он писал и жене, рассказывая о своих мрачных мыслях в солнечной Ницце. Но Марии не надо было ничего подробно объяснять; она все хорошо понимала и чувствовала.

У нее были свои тяжелые волнения, связанные с ее положением. Надо было держаться, нельзя было расслабиться. Она не имела теперь права волноваться, так как это могло неблагоприятно отразиться на ребенке. Цесаревна старалась жить, как и раньше, но душа все время тосковала по мужу. Она ему корреспондировала регулярно. Ее письма бодры, трогательны, полны изъяснений в любви: «Как скучно без тебя. Ты этого и представить не можешь, потому что я тебя гораздо больше люблю, чем ты меня; не правда ли?»

Она называла его теперь любовно «пусси-пусси», и Цесаревич улыбался, когда это слышал. У них уже был свой мир, свой язык, свой стиль отношений, недоступный никому другому.

О своем физическом состоянии она почти ничего не писала, стараясь не отягощать лишними переживаниями. Если не знать реального положения вещей, то эти письма можно принять за послания веселой и беззаботной особы, не обремененной ни страхами, ни переживаниями, ни регулярно повторяющимися приступами слабости, а лишь чувствами к своему любимому.

«Здравствуй, ангел сердца моего. Ты видишь, что мои мысли не покидают тебя ни на минуту. Ты был моей последней мыслью, когда я засыпала, и сейчас, как

только я проснулась, снова пишу тебе. А от тебя все еще нет ничего. Ты мог бы хотя бы прислать хоть одно маленькое словечко телеграммой уже из Пскова, или с какой-нибудь другой станции, но ничего нет. Пусси, Пусси, ты так увлекся игрой в карты, что уже забыл меня, не правда ли?» Она знала, что это неправда, но так хотелось еще раз услышать, что ее сильно любят!

Мария Федоровна при этом регулярно и подробно описывала состояние Императрицы. У Марии Александровны уже в начале 60-х годов появились признаки чахотки, и она постоянно лечилась у известнейших докторов, на лучших курортах в России и за границей. Без малого двадцать лет супруга Александра II боролась с недугом, который в конце концов преждевременно свел ее в могилу.

Почти пятнадцать последних лет ее жизни рядом с ней была невестка, которая просто могла бы написать историю болезни свекрови. Чуть ли не ежедневно ее навещала, выслушивала, сочувствовала, обсуждала с докторами течение болезни.

Она была так заботлива, так искренне участлива, что это не могло не тронуть добродетельное сердце царицы. «Твоя дорогая Мама, к несчастью, опять перенесла неприятный приступ. В 4 часа у нее вдруг началось харканье кровью, чего с нею не было уже несколько лет. Но Гартман (Карл Карлович, лейб-медик. — А. Б.) не волнуется и надеется, что это более не повторится. Он только попросил ее, чтобы она вела как можно более спокойный образ жизни и много не разговаривала. За обедом, однако, она разговаривала… Но сегодня вечером для чтения она не может появиться. Только бы Бог сделал так, чтобы это не повторилось. Несчастная, как это ужасно и для нее и для нас, которые не могут ей ничем помочь».

Марии Федоровне и самой необходимо было вести спокойный образ жизни, но она до последней возможности не отказывалась от своих семейно-династических обязательств.

С конца апреля 1868 года семья Цесаревича жила в Александровском Дворце Царского Села, а рядом, в Большом Дворце, обосновались Царь с Царицей. Важного события можно было ждать в любую минуту. Александр в эти дни почти не отлучался, лишь в самом крайнем случае, находясь все время или вместе с женой, или поблизости.

6 мая, в начале 5-го утра, Мария Федоровна проснулась, ощущая сильную боль в нижней части живота. Она тут же разбудила Сашу, который сам не знал, что делать. Позвал акушерку, которая сказала: «начинается».

Цесаревич тут же написал и отправил записку матери: «Милая душка, Ма! Сегодня утром, около 4-х часов, Минни почувствовала снова боли, но сильнее, чем вчера, и почти вовсе не спала. Теперь боли продолжаются, и приходила мадмуазель Михайлова, которая говорит, что это уже решительно начало родов. Минни порядочно страдает по временам, но теперь одевается, и я ей позволил даже ходить по комнате. Я хотел приехать сам к Тебе и Папа, но Минни умоляет меня не выходить от нее. Дай Бог, чтобы все прошло благополучно, как до сих пор, и тогда-то будет радость и счастье».