Мария Федоровна
Шрифт:
Муж любил жену простой и искренней любовью, не сомневаясь, что семейное счастье послано Всевышним. Через месяц после венчания записал: «Я часто чувствую, что я не достоин ее, но если это и правда, то постараюсь быть достойным ее. Часто я думаю, как все это случилось. Как я наследовал от моего милого брата и престол и такую жену как Минни… Вот что значит Божия Воля. Человек думает одно, а Бог совершенно иначе располагает нами. Не наше дело рассуждать, лучше или хуже было бы прежде или теперь! Теперь одного прошу я у Господа: это силу и бодрость на моем трудном пути, и чтобы Он благословил наш брак! Жена во многом мне может помочь, и я должен
Глава 10
Житейские будни
День сменялся днем, недели шли за неделями; текли месяцы и годы. Великая княгиня Цесаревна Мария Федоровна привыкала к своей роли, обживалась в специфической среде, осваивалась в необычных условиях. Ей очень помогал Александр, многое объяснявший, обсуждавший различные жизненные проблемы, занимавшие его.
Он постоянно сетовал на то, что так много времени уходит на пустое. Вот когда жили в Петербурге, то каждое утро надлежало все бросать и ехать в Зимний для ритуальной встречи с Мама, а затем, к вечеру, непременно присутствовать на семейном обеде. Нельзя опоздать, а то обязательно получишь выговор. Жена успокаивала, призывала к смирению, что для стихийной натуры Цесаревича было очень не легко. Сама же княгиня Мария исполняла династические обязанности спокойно, не выказывая неудовольствия.
Самым суетным временем для нее было утро: надо было вставать, когда еще так хотелось побыть в теплой постели, сделать гимнастику, быстро заняться туалетом и, наскоро выпив чашку кофе, нестись к Императрице. А затем сидеть добрый час и выслушивать сетования Царицы на самочувствие, бесконечно-однообразные повествования о здоровье младших детей, об их поведении и успехах. Минни была при этом так внимательна, так заинтересована, что могло показаться со стороны, будто эти темы ее больше всего в жизни волнуют. Под благовидным предлогом муж нередко игнорировал визиты, Цесаревна же — никогда. Она умела делать «что надо» не ропща.
Существовало много других каждодневных хлопот и обязательств. Первые годы почти каждый день час-два занимали уроки. Она быстро освоила несколько русских фраз, а к мужу обращалась почти всегда на языке новой родины. Ему очень нравилось, когда жена его называла «душка», несколько растягивая последний звук, на французский манер, и получалось певуче — сладкое Душка-а-а.
Еще надо было заниматься музыкой, рисованием. А гардероб? У Цесаревны скоро появились свои модистки, с которыми она часами обсуждала и примеряла новые туалеты, чтобы блеснуть на очередном балу или званом обеде.
Ей нравились яркие цвета и контрастное сочетание тканей, но со временем начала отдавать предпочтение пастельным тонам. Она знала, что ей идут приталенные фасоны платьев, с умеренным декольте. Когда вошли в моду турнюры, одной из первый стала их носить, понимая, что при изяществе фигуры эта громоздкая деталь туалета ей чрезвычайно к месту. Александр Александрович быстро установил, что когда Минни занята с портнихой, то это — надолго. В такой момент к ней обращаться бесполезно, так как она ничего другого знать не желает.
Лишь в России Датской Принцессе удалось всласть насладиться возможностью иметь те наряды и те украшения, которые нравятся. Конечно, и здесь надо было считать деньги. У Наследника был свой бюджет, за пределы которого он выйти не имел права.
Появились и русские подруги. Эжени Лейхтенбергская, Великая княжна Ольга Константиновна и две фрейлины — княжна Лиза Куракина (1843–1912) и графиня Александра Апраксина (1851–1943). С ними она гуляла, каталась в колясках, обсуждала такие жгучие женские проблемы: что носят в Париже, в чем была Французская Императрица Евгения на приеме-гала во дворце Тюильри, как вела себя княгиня N на последнем балу, кто на ком женится и кто за кого выходит замуж, у кого кто родился; сочувствовали смертям, другим горестям знакомых и незнакомых.
Каждодневной обязанностью было писание писем. Надо было сообщать о своем житье-бытье в Лондон, в Копенгаген, в Афины. А еще надлежало отвечать на послания многочисленных тетушек, дядюшек, племянников и племянниц из различных городов и пунктов Европы. Днем на эти занятия времени не хватало, и письма приходилось писать вечерами, перед сном. Допоздна в некоторых комнатах второго этажа Аничкова Дворца горел свет: Цесаревна сосредоточенно составляла очередное послание, а сидевший рядом Цесаревич, попыхивая сигарой, неспешно заполнял страницы своего толстого дневника — отчет за истекший день.
Несмотря на «эпистолярное усердие», недоразумения все равно возникали. Перед самым новым, 1867 годом Мария Федоровна получила гневную депешу от матери, в которой содержался резкий упрек дочери за то, что она мало пишет и, видимо, больше «не нуждается в своих родителях». Минни была расстроена и долго плакала на плече Александра. Она считала эти упреки несправедливыми; ведь она посылала свои весточки в Копенгаген через три-четыре дня, а оказалось, что этого мало. Строгая и любящая Королева требовала ежедневных отчетов от Минни, не понимая, как мало у нее времени. В конце концов мужу все-таки удалось успокоить жену, а та, как только пришла в себя, сразу же села за очередное письмо родителям.
В остальном событий было много, но они были все текущие и часто походили одно на другое. Первый новый год встречали вдвоем, выпили по бокалу пунша. Накануне получили подарки из Англии. Алике прислала Минни дорожный мешок, а Александр получил от нее маленькую золотую галстучную булавку с крошечной жемчужиной, а от Берти — серебряный портсигар.
Вскоре произошла неприятность. Трое служащих, нанятых в Англии состоять при лошадях и экипажах Цесаревича, стали вести себя неподобающим образом. На Рождество и Новый год они перепивались, самовольно уходили. Это было возмутительно. Кто бы мог предположить, что и англичане подвержены «русской болезни» — неумеренному потреблению горячительных напитков. Их пришлось уволить.
Случались и кратковременные семейные размолвки. Минни хотела вечером поехать на спектакль в Немецкий театр, а Александр — на представление в цирк. Жена выражала обиду: он ее не любит, ее желания для него не имеют никакого значения и т. п. Подобными «универсальными» аргументами во все времена пользовались жены для своего семейного самоутверждения. Мария Федоровна в этом смысле не представляла исключения. Александр сердился, говорил, что «отпускает ее куда угодно», а сам же останется дома. Потом были поцелуи, ласковые слова и женские слезы примирения. Той, первой зимой их совместной жизни, случилось и еще раз такое.