Мария Федоровна
Шрифт:
Маленькая, хрупкая, жизнелюбивая, она стала для него всем, она сделалась воздухом, которым дышал. Без нее было невыразимо тоскливо, одиноко и душа «пребывала в тоске». Даже разлука на несколько дней угнетала. После отъезда жены и детей летом 1872 года в Копенгаген записал в дневнике: «Грустно было войти в пустой дом, так еще недавно оживленный, а теперь все завешено, скучно и пусто. Ох, как тяжело оставаться семейному человеку одному и как везде скучно бывает».
Их расставания редко продолжались более трех-четырех недель. Лишь один раз случилась долговременная разлука. В 1877 году Цесаревич Александр Александрович отбыл на русско-турецкую
С годами же расставания делались нестерпимыми. Даже когда не видел жены, работая часами у себя в кабинете, или присутствовал на различных мероприятиях, то и тогда сердце согревала мысль, что вот только освободится и сразу же пойдет к Минни. Если она была рядом, то ему было хорошо и спокойно. Но как только она уезжала (к родственникам в Европу или к сыну в Абастуман), то становилось несказанно пусто и тоскливо. У него не было друзей (а у какого правителя они были?). Он в ранние годы переживал по этому поводу, но потом успокоился и начал воспринимать обделенность дружбой как должное, как неизбежную плату за свое происхождение и положение.
Чем дальше, тем реже у Императора Александра III появлялось желание общаться в своем доме с чужими. Сам преданный и верный, он ценил преданность и верность других, но кроме самых близких, ни у кого не находил таких качеств. Поэтому так любил собак, и когда они умирали, то переживал искренне.
«Сегодня я воздержался кого-либо приглашать. Была закуска у меня в кабинете, и я ел один. В подобных случаях страшно недостает хотя бы собаки; все же не так одиноко себя чувствуешь и я с таким отчаянием вспоминаю моего верного, милого Камчатку, который никогда меня не оставлял и повсюду был со мною; никогда не забуду эту чудную и единственную собаку! У меня опять слезы на глазах, вспоминая про Камчатку, ведь это глупо, малодушие, но что же делать — оно всё-таки так! Разве из людей у меня есть хоть один бескорыстный друг; нет и быть не может, а пёс может, и Камчатка был такой», — делился своими мыслями в письме Марии Федоровне от 14 апреля 1892 года [7] .
7
Любимый пес Камчатка погиб во время крушения Царского поезда в Борках в 1888 году.
Через две недели вернулся к этой теме: «Теперь я много бываю один, поневоле много думаешь, а кругом все невеселые вещи, радости почти никакой! Конечно, огромное утешение дети, только с ними и отдыхаешь, наслаждаешься ими и радуешься, глядя на них». Но старшие дети уходили в свой мир, у них появлялись собственные интересы и привязанности, где места «дорогому Папа» не было.
В апреле 1892 года, когда Императрица в очередной раз уехала к сыну Георгию на Кавказ, Царь послал ей из Гатчины уникальное письмо-исповедь.
«Ники всё еще в Петербурге, что Он делает — не знаю, Он ничего не телеграфирует, не пишет и не спрашивает у меня какие-либо известия от тебя. Я должен сознаться, что для меня лично это приятно, так как здесь Он скучает, не знает что делать, а знать, что Он остаётся здесь только по обязанности, и видеть скучающую фигуру для меня невесело. С маленькими детьми гораздо
Да, и Ксения теперь меня вполне игнорирует, я для неё совершенно лишний; разговоров никаких, никогда ничего не спрашивает, ничего не попросит, а я рад был бы так сделать ей удовольствие хоть в чём-нибудь. Например, в прошлом году зимою, когда Ники не было, я ездил с нею раза два-три кататься в санях и сказал ей, что если когда она захочет, чтобы сказала мне, и я с удовольствием возьму ее с собой. Она ни разу не попросила меня. В эту зиму я надеялся, что хоть раз сделает мне удовольствие и попросит покататься с ней; нет, я так и не дождался. Наконец, я сам ей предложил раз поехать со мной, но неудачно, так как она должна была ехать с тобой в тот день. Я надеялся, что она мне скажет хоть что-нибудь потом, что ей жаль, что это не удалось, и что она попросит меня поехать с ней в другой раз, но не слыхал от нее ни одного слова, как будто я ей ничего не предлагал и ничего не говорил.
Меня это очень, очень огорчило, но я не хотел об этом говорить, потому что мне было бы слишком тяжело, а главное — к чему? Если нет этого чувства ко мне у неё, это значит, я виноват; не сумел внушить ей доверия и любви ко мне… Я должен сказать, что постоянно радовался и ждал того времени, когда она подрастет, чтобы с ней кататься, ездить в театр, увеселять её, но ничего этого нет; я ей не нужен, со мной ей скучно, и ничего общего между нами нет, только утром поздороваемся, а вечером — спокойной ночи и все! Умоляю тебя ничего ей об этом не говорить, будет ещё хуже, так как будет ненатурально, а для меня ещё тяжелее, и окончательно это её оттолкнет от меня…
Тоже и Жоржи меня ужасно огорчил за эту зиму. Написал только одно письмо, и это ещё в ноябре, после Крыма. К моему рождению я не получил ни одной строчки от него. Мало того, он пишет тебе одно письмо из Абас-Тумана в самый день 26 февраля (день рождения Царя. — А. Б.), говорит, что едет в церковь и ни одного слова поздравления или пожелания тебе и мне. Все это меня мучило за эту зиму, которая и без того была невеселая, но я не хотел об этом говорить; слишком тяжело было, ну а теперь все равно сорвалось, так уж нечего делать!»
Одинокая душа русского Царя! Об этом никто не знал, никто не догадывался, кроме той, кто был и оставался ему самым близким и дорогим. Мария Федоровна, находясь в вынужденном отъезде, часто писала супругу, понимая и чувствуя, как ему грустно. «Я пишу тебе уже третье письмо, а от тебя еще не получила ни одного. Как медленно ходит почта! Я жду его с таким нетерпением, потому что мне тебя так не хватает, что не могу даже этого описать. Ведь письма — единственное утешение при такой невыносимой разлуке».
Она подробно сообщала о переездах, встречах, времяпрепровождении. Успокаивала и старалась развеять тоску Саши, описывая всякие мелкие происшествия и бытовые детали. В Абастумане у Джорджи ездили в горы на пикники, и Мария Федоровна посылала затем подробный отчет мужу, сообщая, что было так хорошо и они «почти весь день смеялись». Она хотела, чтобы он всё-всё знал и чувствовал, что и на расстоянии они вместе. Она любила Александра, как и раньше, и всё, что его касалось, было делом первостепенной важности. Но она видела окружающее в более радужных красках и считала, что меланхолия непременно пройдет, так как «мир прекрасен».