Мария, княгиня Ростовская
Шрифт:
— Сперва такой как Глебушка, а потом как ты!
Феодосия внезапно погрустнела.
— Сидим тут, как мыши в подполье… Что там делается, в миру?
Мария тоже перестала улыбаться. Уже привычно засаднило сердце. Да, мы тут в тепле и сытости, а каково-то сейчас тем, кто в лесах готовится к смертному бою?
Мария оставила вязанье, подошла к окну, затянутому слюдой. Городок Белозеро был совсем крохотным, весь и весь, разве что огорожен высоким тыном. Край владений ростовского князя, и край земли русской. Крохотные деревушки-веси на три-четыре избы жались на клочках
И жители здешние, и русичи, и чудины были такими же, как этот лес — могучие, молчаливые мужики, привычные к тяжкой ежедневной работе, крепкие бабы и девки… Сильный северный народ, слабым тут трудно.
Княжий терем в Белоозере был совсем невелик, и если учесть, что кроме Марии с сыновьями и слугами тут разместилась княгиня Феодосия Переяславская с челядью, в хоромах было только что не тесно.
Гонцы сюда, на край света, добирались от Ростова три дня, от Переяславля-Залесского четыре-пять, от Владимира же и Суздаля не прибывали вовсе. Была, правда, налажена голубиная почта между Белоозером и Ростовом — как-никак город был северным порубежьем ростовского княжества, и о набегах варягов и диких чудинов помнили тут по преданиям. Но прямой связи с тайным лагерем, где собирал рати великий князь Георгий, не было, и вести доходили короткие, без столь важных сердцу подробностей. Что там и как?
Маленький Глеб играл с деревянными шарами, катая их туда-сюда. Ему активно помогали котята, носившиеся по горнице как угорелые. Им было весело, этим котятам. Мария даже зажмурилась — так вдруг завидно стало. Не знать ничего, не думать ни о чём… Не понимать и жить этим днём, без всяких забот о «завтра»…
— Мама, мама, а тятя когда нас заберёт отсюда? — подал вдруг голос Борис.
И неожиданно для себя самой Мария вдруг отчаянно, взахлёб, по-детски разрыдалась.
— Ничего?
Почтарь-голубятник Ропша виновато развёл руками. Пятеро хмурых витязей оглаживали коней, явно уставших от долгой скачки.
— Может, зажирели твои голуби, а?
— Это ты зря, Варлам. Я своё дело не первый год знаю.
Старший группы всадников, вислоусый Варлам, сплюнул в снег.
— Ладно, чего с тебя… Поехали, братие.
— В дом зашли бы. Отдохнут кони.
— Некогда. Назад сорок вёрст, стемнеет скоро. Эх, досада князю… Ладно, до завтра!
Всадники разом взяли рысью. Ропша проводил их взглядом, постоял немного, вдыхая морозный воздух, и вернулся в дом.
В избе один угол занимала немалых размеров печь, топившаяся по-белому, в другом же углу была устроена голубятня, причём так, что голуби могли входить внутрь помещения через пропил в бревне, где снаружи был прилажен леток. Таким образом почтарь мог лежать на печи и не пропустить при этом прилёта птицы.
Ропша скинул полушубок, сапоги и принялся орудовать у печи. С тех пор, как умерла у почтаря жена, он жил один — мало было желающих связать свою
Пламя в зеве печи вспыхнуло, озарив полутёмную комнату, голуби дружно загулькали, заворковали.
— Сейчас, сейчас, покормлю вас!
Но гульканье стало громче, послышалось хлопанье крыльев, и тут почтарь заметил прибывшего голубя.
— Ну наконец-то! Ах ты мой милый!
И уже освобождая голубя от посылки, почтарь вдруг подумал — вот чуть отдохнули бы гонцы, так сегодня уже письмо оказалось бы у князя. А так только завтра теперь, и то к вечеру. А завтра уже шестое.
— Матушка пресвятая богородица, защити и оборони… Не дай погинуть семье нашей, не дай попасть в неволю лютую, не допусти поруганья…
Княгиня Агафья Владимирская молилась истово и страстно, кладя земные поклоны один за другим. С высоты на неё глядел мудрый и печальный лик богоматери. Вообще-то ранее лик сей не казался Агафье таким печальным. Но не сейчас.
— Господи вседержитель, оборони нас от лютости поганых…
Здесь, в келье, не было слышно доносившегося со всех сторон шума битвы. И даже тяжких ударов глыб, выпущенных из вражеских камнемётов. И запах ладана перебивал вонь пожарищ, которые уже третий день преследовали княгиню. Суббота мясопустная, праздник на носу… Вот он и праздник. Вместо веселья стон и плач стоит во Владимире.
Княгиня Агафья молилась бы ещё долго, но в келью, деликатно кашлянув, заглянул сын. Старшенький, Всеволод.
— Прости, мама, помешал…
Княгиня встала с колен, обернулась. Обычно сыновья и снохи старались не тревожить великую княгиню во время молитвы, зная, как мать не любит этого. Но не сейчас.
— Что там, сынок? Нет от отца ответа?
— Нет, мама.
Помолчали. Княгиня Агафья вдруг с силой прижала к себе сына, щекой припала к холодной, с мороза кольчуге.
— Сынок, родной…
Сын молчал, неловко гладя мать по голове.
— Пойду я, мама. Всех повидал, и тебя вот…
— Мстислав где?
— Живой. Пока живой.
Мать резко отстранилась, пристально глядя в глаза сыну.
— Не след так говорить.
— След, не след… Ладно, пойду. Времени нет совсем.
И уже на пороге обернулся.
— Ты это… ну… прости, ежели что я не так…
— Сынок!
— Сегодняшняя ночь, должно, последняя, мама. Ежели завтра к утру не подоспеют нам на подмогу…
— Ну что там, княже?
Рука князя Георгия дрожала, желваки ходили под бородой.
— Письмо повторное. Прежнее послано было четвёртого ещё. Сообщают об осаде, подмоги просят как можно скорее.
Князь осторожно положил бумажку на стол, разгладил ладонью. Вновь вчитался в текст, будто надеясь, что проступят меж строк совсем другие буквы, несущие не столь грозный смысл…
— Может, нам завтра с утра выйти, брате? — заговорил Ярослав Всеволодович. — Завтра седьмое уж. Девятого будем под Владимиром, если без обоза.