Мария Магдалина (др. перевод)
Шрифт:
Точно вспышки огня развевались в пляске еле связанные кудри ее волос, обтекали ее струями кипящей смолы, рассыпались снопами искр, опоясывали ее точно янтарное ожерелье.
Вверху, точно белые мотыльки, трепетали белоснежные ладони ее согнутых дугою рук, сияло розовое лицо и искрящиеся, как звезды, синие глаза.
Внизу мелькали босые ноги, подымавшие ее ввысь, точно легкие крылья белых голубей.
Казалось, будто она танцует на одном месте, потому что ее танец состоял не в движениях ног, а в движениях всего тела – это были как бы сменяющиеся в одно мгновенье одна другою позы, пластически изображающие
Пугливым взмахом как бы защищающихся рук, встревоженной защитной позой, завесой из опущенных ресниц она передала первый, сладостный, трогательный момент девичьей застенчивости.
Потом она томно закрыла глаза, лениво потянулась, перегибаясь в бедрах, раскрыла, точно после поцелуя, алые, как кровь, лепестки губ и, расправляя руками прозрачные покровы, стала танцевать медленно, потом быстрее, задорнее, и потом совсем быстро до головокружения, до беспамятства.
Охваченная страстью и порывом, она, казалось, горела в бушующем море своих огненных волос, растворяла свою красоту в радуге развевающихся покрывал. Вдруг она взлетела вверх и минуту точно парила разноцветными крыльями в воздухе – коснулась пола, и стали утихать и замедляться ее движения.
Опадали одна за другой ткани, нежно и легко облегавшие ее пышные формы. Она остановилась и испустила вздох. Широко открыла закрытые прежде глаза и провела по залу смелым, властным, царственным взглядом, как сознавшая уже свою красоту, свое обаяние и силу женщина.
Ее искрящиеся глаза, пунцовые, налитые уста и, точно высвобождающаяся из облаков, ее страстная фигура выражали жгучую жажду наслаждения.
И вдруг быстрым, решительным движением она отбросила первое, красное, покрывало, и, в то время как оно медленно расстилалось по полу, она обернулась, поворачивая к застывшим в немом оцепенении зрителям обнаженные плечи, руки и вздымаемые быстрым движением, смотрящие в стороны груди. Скрестив свои белые руки, она сблизила обе груди и стала баюкать их, словно розовые пухлые тела двух целующихся амуров.
Потом соскользнуло голубое покрывало и обнажился по бедра ее точеный торс; упало зеленое – и оголились стройные ноги, точеные икры, розовые сжатые колени и ослепительной белизны голени.
Волшебною радугой играла повязка вокруг округлых бедер. Медленно, чуть-чуть наклоняясь вперед, с каким-то наполовину игривым, наполовину загадочным блеском как будто жаждущей возбуждения, чувственной жестокости в прикрытых темно-синих глазах, она стала расстегивать пряжки и, растягивая томительную, нервирующую минуту ожидания, вдруг разорвала и отбросила и этот покров…
Потом выпрямилась с раздувающимися ноздрями во всей величественности и полноте своего прекрасного тела… Только опоясывающий ее стан венок из гвоздик с алою розою посредине охранял последний из неудержимо манящих тайников его. Она порывисто сорвала и его и с диким возгласом бросила в затаивший дыханье зал, отвернулась и, волоча за собой зарево распущенных пушистых волос, убежала со сцены.
Все мужчины гурьбой, как один, вскочили, кроме Октавия, который не владел уже ногами, чтоб словить венок, – но Муций, растолкав всех силою своих мускулистых рук, схватил венок на лету и обвил им свою голову.
– А что, расшевелила тебя Мария?! – кричали соперники.
– Выпьем за здоровье счастливой пары, – гремел Катулл. И снова пошли
Все выпили заздравный кубок, кроме Муция, который с наполненным кантаросом ожидал появления Марии.
Вскоре она вошла в триклиний.
На ней была теперь прозрачная, цвета морской воды, протканная серебряной ниткой, доходящая почти до щиколоток туника, застегнутая на плече пряжкою из топаза. Сбоку, на небольшой пряжке, висела целая связка шариков из граната, янтаря и берилла и маленькое, в коралловой оправе, зеркальце. Шею опоясывало тройное ожерелье из крупных урпанских жемчугов, с которых свешивались висюльки из более мелких, и, как град, обсыпали ее плечи, руки и полный бюст.
На руках блестели золотые, в форме змей, усаженные рубинами запястья, а на голове сетка из тонкой золотой проволоки, поддерживавшая наскоро собранные в крупные букли волосы.
Лицо ее было еще розово от танца, и вздутые молочно-белые груди колыхались от еще не улегшейся усталости.
Она с любопытством озиралась кругом, ища, кто словил ее цветы, и сердце ее дрогнуло, когда она увидала их на гордой голове патриция, который, завидев ее, встал, по-рыцарски поклонился и подал вино, а когда она смочила уста, залпом выпил оставшееся и разбил драгоценный бокал, чтоб никто из него больше не пил.
– А теперь прошу за мной, – пригласил Марий гостей на террасу, спускавшуюся мраморными ступенями в сад, где среди иллюминованных разноцветными лампионами деревьев звучали баркитоны, звенели тамбурины, шмыгали вакханки, сирены и сновали косматые фигуры фавнов, которые, пронзительно дуя в свои дудки, приглашали гостей принять участие в общей забаве.
– Догоняйте меня! – бросилась со ступеньки первая, разыгравшись, Коринна, за нею и остальные девушки, а вслед за ними мужчины, и вскоре стали раздаваться крики, взвизгивания, возбужденное хихиканье, барахтанье в кустах, чмоканье поцелуев.
А в то время как в тени деревьев бушевала оргия, вверху, над их кронами, мелькали зеленоватые огоньки. Это, по приказу Мария, начали пускать голубей с запалами из серы, а для того, чтоб птицы не улетали далеко, крылья их были обмазаны смолой, от чего они загорались сами и в виде пылающих шаров падали на землю.
Магдалина с Муцием остались на терассе. Отзвуки бушевавшей в саду оргии, сильный запах гари, музыка, сверкание огней привели и ее в состояние чувственного возбуждения. Она позволила Муцию обнять себя за талию и, чувствуя, как под его рукой, которую он положил ей на грудь, поднимается в ее сердце сладостная волна упоения, она слушала, словно сквозь туман, его тихий, сдержанный шепот:
– Мне много рассказывали о твоей красоте, но теперь только я вижу, что она действительно изумительна! Когда я покидал Рим, я видел толпу привезенных со всех концов света прекраснейших девушек, которыми, по приказу Цезаря, будут заселены для его удовольствий рощи, луга и пруды на острове Капри, но нынче, рядом с тобой, они мне представляются точно дикий шиповник перед пышной махровой розой.
– А Паулина? – промолвила она, очнувшись от задумчивости.
– Паулина, – улыбнулся он, – бледна, как луна при восходе солнца, хотя я ей должен быть все-таки благодарен, потому что благодаря ей я очутился рядом с тобой, – он прижал ее крепче к себе и утопил пылающие губы во влажной чаше ее уст.